не говорит. Злой наш Командир. Рыжий даже пикнуть боится. Я так понимаю, мы снова вляпались. Вот до чего доводят всякие эксперименты. Ехали бы по шоссе, уже сейчас к Карадону подъезжали бы.
– Твое дело ишаков пасти, а не Командира обсуждать.
– Обсуждай, не обсуждай, а до места мы сегодня не доберемся, – Сиплый осмотрелся по сторонам, застегивая ширинку. – Лучше бы уж здесь заночевали. Места вроде бы неплохие. Тихо и вода рядом.
– Хватит болтать, пошли к машине. Командир без нас разберется.
– Ты иди, а я еще постою, пейзажами полюбуюсь. Свистнешь, если что.
– Я тебе свистну, я тебе так свистну, что оглохнешь на два уха.
Вместе с сумерками в ущелье опускалась вечерняя прохлада. От бурлящей реки подуло свежестью. Сиплый лег под деревцем, со скрипом вытянул травинку из корневища, засунул ее в рот, всосал в себя сладкий сок.
На погустевшем небе зажглась первая звезда. Когда Сиплый был маленьким, он любил лежать на стогу и смотреть в черное небо. Отец с братьями ложились под телегами, чтобы ночной дождик врасплох не застал, а он забирался на стог свежескошенной травы и подолгу смотрел на густые крапинки звезд. Какие мысли тогда были в голове, сейчас уже и не вспомнить. В памяти осталось только вот это удивление бесконечностью времени и пространства. Ему тогда казалось, что и его жизнь будет безграничной, как это звездное небо.
– Лучше бы уж здесь заночевали, – вслух сказал он.
На душу накатило вдруг лирическое настроение. В голову, как всегда в такие минуты, полезли строки из любимого «Евгения Онегина»:
Меж гор, лежащих полукругом,
Пойдем туда, где ручеек,
Виясь, бежит зеленым лугом
К реке сквозь липовый лесок…
Сиплый знал всего «Евгения Онегина» наизусть, чем не раз приводил в изумление жителей поселка. Даже в свои запойные годы, в самом безобразном состоянии он мог вдруг брякнуть цитатой из поэмы, причем очень подходящей к случаю. Из его испитого рта эти строки звучали как нежная бетховеновская соната из мусорного бака. Собутыльников это очень веселило. Декламации Сиплого они воспринимали, как фокусы циркача. Зато Митяня почему-то приходил в ярость, когда Сиплый вдруг начинал говорить пушкинским ямбом. Он считал это надругательством и над русским человеком и над самой природой. Люди, подобные Сиплому – с монголоидным лицом и арестантскими манерами, – способны разве что на похабные тюремные песни. Таково было мнение старого ворчуна.
– Монгол! – позвал Митяня через несколько минут.
Сиплый продолжал лежать, закинув ногу на ногу и мечтательно глядя на единственную звезду.
– Монгол, шайтан в твою душу! Иди дрова собирай.
Сиплый приподнял голову.
– Остаемся, что ли?
– Остаемся. Командир сказал, что рано утром поедем обратно.
– Вот это отлично. На ночь глядя, что за дорога, – он подскочил и выплюнул травинку. Поэтическое настроение тут же улетучилось.
Командир