в вахтовку то, что не успели загрузить вчера вечером – спальники, палатки, походный сундук Командира. Вся внутренность будки была уже почти полностью забита. Рыжий тоже был при деле – он протирал лобовое стекло, насвистывая и сплевывая. Им всем было весело, несмотря на ранний подъем. Во-первых, потому, что всегда весело отправляться в поле. Во-вторых, потому что вечером, по приезду в Карадон, их ждали законные причальные. Была в отряде Ткача такая традиция – отпраздновать первый и последний день работы на объекте. В остальные дни – сухой закон. Сиплый в первое время долго мучался этим законом, но из отряда не ушел и со временем от своего беспробудного алкоголизма излечился.
Виталик появился здесь сразу после третьего гудка автомобиля.
– А вот и наша главная ударная сила! – провозгласил Сиплый.
Командир решил не утруждать себя представлением коллективу этого молодца. По большому счету его имя никому здесь не нужно. Для всех он до конца работы будет оставаться Практикантом.
Практикант был облачен в новую брезентуху, которую он вчера получил на складе: куртка слишком широка, штаны длинноваты, неразношенные кирзовые сапоги смотрелись чугунными болванками. В этой робе он был похож на бойца-новобранца. «М-да», – подумал Ткач и перепоручил Виталика Рыжему, чтобы тот до отправления занял его какой-нибудь работой.
Виталик стал вяло елозить мокрой тряпкой по серому борту машины и никак не хотел идти на контакт с Рыжим. Тот ему за это время и анекдот рассказал, и насчет прохудившегося бензонасоса пожаловался, но Виталик и на анекдот не повелся и по поводу бензонасоса не поддакнул. Энтузиазм коллектива ему не передавался.
– Ну, всё, что ли? – Командир посмотрел на часы. Был уже восьмой час. Хотелось скорее вырваться отсюда, пока Зиновий Федорович своей нервозностью не заразил их всех.
– Один момент, – прокряхтел Митяня.
Он поднатужился, подпирая заднюю дверь будки, а Шурик пытался накинуть на нее щеколду. Можно было просто подвязать проволокой, но Митяня во всем стремился соблюсти идеальный порядок. Для своего возраста он был еще достаточно силен. Жилистый, юркий старик (уже запенсионного возраста), больше всего на свете он любил порядок и не любил лодырей. От остального человечества он требовал максимальной аккуратности и самоотдачи, причем требовал в самых грозных формах. В народе, то есть за пределами экспедиции, его не терпели за сверхчеловеческую сварливость. Но в отряде он прижился легко. Причем прижился рядом с таким ярким своим антиподом, как Сиплый, который наоборот выпячивал наружу свое разгильдяйство. Сиплый, наверно, потому и остался в отряде, что для него этот ворчливый старик стал чем-то вроде сосуда для излияния ехидства. Старик вспыхивал мгновенно, и азиату это доставляло удовольствие. Он словно психологический эксперимент проводил – сыпанет пороху в огонь и следит плутоватым глазом, как пламя разгорается. За день они ругались раз по двадцать,