о том, что никто не уверен, не окажется ли здесь уже завтра, через неделю или, может быть, всего один год, уже в качестве того, кто не вырвался их цепких лап той, кого ещё никому не удалось одолеть. Никогда!
Не рядом друг с другом, но близко, не держась за руки, как когда – то, они шли, вдвоём преследуя одну и ту же цель: увидеть, навестить, сказать несколько слов… Энн не хотела плакать, но, похоже, стальной хваткой сжимая букетик цветов и чувствуя немилосердную дрожь пальцев, была готова зарыдать прямо сейчас.
Понемногу жена стала отставать от него на пару шагов, и Калеб вспомнил, что она никогда не бывала здесь в одиночку, и, вероятно, не знает дороги. Ему впервые не стало её жаль, но он решил, что очень уж жесток по отношению к ней. Он думал…
Кем была эта женщина по своей сути? Так недолго мать, и уже так давно женщина, которая видела похороны единственного ребёнка… Любимая жена, любящая, но теперь решившая, что во всем, что с нею произошло повинен только один человек – муж. А он, я, иду рядом с ней по самой длинной и тяжёлой дороге её жизни и понимаю, что достоин её холодности! Я отпустил… Обоих… А, значит, поделом мне…
Он чуть помедлил, чтобы она нагнала его. Нет, он не мог считать её бывшей любимой, не мог не называть про себя женой, не мог сердцем не стремиться к ней! Оно болело от множества причин. От пережитой боли, от боли грядущей, что стала или будет его вечным проклятием, от того, что ещё приготовила в качестве мести, наказания, желая отмщения, эта красивая женщина, которая в одночасье не повзрослела, но состарилась лет на десять! Он был готов, или был готов начать подготовку?
«Не знаю!» – было последней мыслью перед тем, как замедлился шаг и биение страдающего сердца.
Крест, как ориентир, определил захоронение любимого мальчика.
***
Родители Колина, при виде могилы, к которой навсегда были прикованы оба, но каждый по отдельности и словно бы в разной степени, потянулись было друг к другу, нуждаясь в поддержке. Мужчина ободряюще улыбнулся женщине, когда Энн, отделившись от него, с букетом пошла к изголовью, положила цветы, и, всхлипнув, прогладила ладонью яркие символы дат, имя сына, которое выбирала и отвоевала у мужа вскоре после рождения малыша.
Вернувшись, она встала и замерла было рядом с мужем. Он протянул к ней руку, почти дотронувшись до её холодных пальцев, но она отстранилась от него, не давая и шанса свершиться примирению, мучась и мучая недосказанностью, непокорностью, упрямством. Потом взглянула на мужа и резко сказала:
– Я не хочу, чтобы ты стоял рядом, когда я пришла к сыну!
Эта новая пощечина отрезвила его, и Калеб сказал, больше не обращая внимания на собственные неудачи, позволяя неспящей уже долгое время совести разъедать и дальше свою душу.
– Изволь…
Он отошёл на приличное расстояние. Я виновен… Как заученная мантра, грех, что не искупить, ошибка, которую никогда уже не исправить, терзала его эта истина.
Энн написала новую жизнь для мужа. Она