а точнее – ее отсутствие. Но после того, как его усадили-пристегнули, а после этого ещё и туго притянули ремнями к спинке кресла, только тогда он ощутил насколько это кресло неуютное – твердое и совершенно некомфортное. Потом подали в руки камеру, подняли оконное стекло и с грохотом захлопнули железную дверь. А когда тронулись, и жесткая подвеска стала потряхивать Мудрицкого, словно засохшую муху в спичечном коробке, он понял, в каких условиях ему придется сегодня работать.
Хотя на самом-то деле – в каких именно условиях – он даже еще не догадывался!
Желтый Митсубиси Лансер Эволюшн вез Феликса на заправку за Мотелем в так называемом штатном дорожном режиме, но Феликс (на всякий случай) обмотал ремень камеры вокруг своей левой руки, как это делают снайперы со своими винтовками. Феликс видел это в каком-то кино, и когда гонка началась, то понял, насколько правильно и предусмотрительно он это сделал.
Не долгих, а по настоящему «вечных» двадцать минут, пока они неслись с заправки ТНК на поселке Калинкино до Донецкого аэропорта, его колбасило так, что «мамка не горюй». Словно некий великан ухватил Мудрицкого своей огромной рукой за ноги, и все эти двадцать минут, не уставая и не останавливаясь, отбивал его об угол стола, как это делают любители пива с сухой таранкой. Шлем не позволял работать через окуляр объектива, поэтому Феликс откинул дисплей, но что-либо разглядеть на этой пляшущей картинке было невозможно. Поэтому он просто старался держать камеру по ходу капота.
Несмотря на то, что половину своей профессиональной жизни он снимал автомобили, он так и не стал «исступленно заядлым» автомобилистом. Он всегда относился к машине, как к устройству, которое доставляет человека из одной точки пространства в другую. Как к прибору, который исполняет обыденные человеческие потребности.
Быттехника!
Но – нужно отдать должное – хорошая и, главное, дорогая быттехника.
Дорогая и престижная!
Мудрицкий за свою жизнь снял немало автомобильных гонок, но внутри этого вселенского ужаса оказался впервые. Когда все закончилось, вконец ошалелый (а точнее сказать – ошалевший, он так и не подобрал правильного слова) Феликс тупо дал забрать у себя камеру и отстегнуть ремни. Он не сопротивлялся и никак никому не помогал, пока его вынимали из бездонного и такого негостеприимного жёсткого кресла. Он начал воспринимать окружающих лишь после того, как с него, наконец-то, стянули шлем, и наступила – оглушительная тишина, иного слова не подберешь. После гавкающей, шипящей, лающей и квакающей радиокакафонии, которая и сейчас грохотала в его голове, окружающие лишь открывали рты, но он не слышал ничьих голосов. Мимо проехал троллейбус, и он не услышал воя его электродвигателей и щелчков его тяговых реле, он лишь почувствовал раскаленный воздух, которым его обдало от огромных троллейбусных колес, прокатившихся в сантиметре от локтя.
Кто-то дернул его за другую руку, но Мудрицкий даже не разглядел смеющегося лица.
В себя он пришел только на Театральной площади, когда Мерседес Спринтер