кают кампанию и верхнюю палубу, – не сливки вовсе, а самые настоящие отбросы общества!
Словесная перепалка едва не перешла в стрельбу. Только вмешательство пассажирского помощника капитана помогло. Его спокойный голос словно отрезвил и тех, кто был пьян, и урезонил тех, кто почти перешел в состояние бешеной ярости.
На ночь на всех входах на верхнюю палубу поставили посты с приказанием никого не впускать и не выпускать. А утром разыгравшийся небывалый шторм всех, казалось, примирил в одном страдании. И неизвестно кому было хуже: сытому и похмельному бомонду из кают-компании, или голодному и злому трюму.
А к исходу пути, когда измученные жаждой люди молились, глядя в черные тучи, вдруг над «Херсоном» разразился неимоверно плотный, холодный ливень. И все пассажиры безо всякой команды стали растягивать заплеванные брезентовые полотнища и собирать с них драгоценную влагу. И пили ее сначала дурно пахнущую, но казавшуюся все равно живительной, а потом уже и отстоявшуюся во всех видах посуды без всякой нормы. Это и показалось им всеобщим и примиряющим счастьем.
Джанкойский полк офицерского резерва, получив распоряжение отходить в Керчь одним из первых, добрался он до нее в числе последних. Резерв он и есть резерв. Почти все на бумаге, а не в жизни. Повозок вполовину меньше положенного, строевых коней и на четверть личного состава не наберется. Для погрузки полку определили недостроенный миноносец «Живой».
Казачьи офицеры, не разобравшись насколько ненадежно это судно и что может произойти из-за его недостроенности, восхищенно приговаривали.
– Название-то какое – «Живой»! С таким названием доплывем куда угодно, хоть до Европы, хоть до Америки.
Миноносец не доплыл даже до Константинополя. Сначала все складывалось как и у всех, в растянувшейся кильватерной колонне русских кораблей. На буксире на рейд его вывел пароход «Поти» и медленно, с большим трудом потащил его в открытое море. Море тихо и мирно переливалось яркими блестящими красками. Именно при этом морском торжестве и игре красок все вдруг осознали, что остались живы в закончившейся для них на время кутерьме Гражданской войны. Два совсем молоденьких хорунжих стали озорничать и с кормы стрелять по сопровождающим корабли дельфинам.
За это занятие их не только отругали. Командир полка с комендантом корабля пообещали сразу же по прибытию в ближайший порт отправить их под военный суд.
– Какой суд, – недоуменно пожимал плечами стрелявший, – не по людям же.
– Эх ты, станичник! Ничего в своей жизни, кроме плуга и винтовки не знаешь. Про дельфинов есть красивая легенда, что они сродни людям, а вернее это люди и есть, только после какой-то катастрофы в море ушли.
– А катастрофа эта случаем не революцией называется? Может и нам к ним придется так же в море уходить. Великодушно станичники извините! Больше – ни-ни. Осознал, извините, – стал говорить стрелявший.
То ли это была очень плохая примета, а скорее по другим причинам, к концу третьего дня пути разыгрался небольшой шторм. Но и его