вяжешь им руки. Уйди, дурак!
Добрыня послушно кивнул (вроде головой, но кажется, всё-таки шлемом), да и пошел прочь, обиженно сопя, что княже ему (ему – Добрыне!) не доверяет свернуть шею али разнести чью-то головушку. Дня два князь, запустив все дела, прислушивался, присматривался, принюхивался ко всему, что только могло вызвать в нём малейший интерес или простую бестолковость следопыта. Раздосадованный пустым и никчёмным времяпрепровождением, он собрался было отпустить воеводу с людьми по более важным делам, как вдруг…
– Чур меня, чур… – забормотал Владимир и замахал руками, подавая знаки Добрыне.
Это было очередное видение из числа тех, что заставляли его мгновенно потеть и вспоминать все свои прегрешения перед судом истории. (Нет, он не знал, что такое суд истории, но на всякий случай). А тут такое! Бабка, да ещё в непотребном, полупрозрачном виде. Как вот Владимиру было объяснить себе и людям по тем временам, что бабка просто привиделась ему после многочисленных пирушек? (Ох, не пил бы ты, князюшка!) А привиделось-то как: закутанная в чёрный платок, в синем бархатном плаще, накинутом на красное платье. Но всё как-то переливалось и вдруг становилось почти прозрачным. Это было видением из его детства.
Князь, топая сапожищами по ступенькам и переходам, врывался вслед за привидевшимся ему образом в каждую светёлку или сени на переходах, не оставляя без внимания и чуланы, но… Однажды запыхавшись, он в одной из светлиц увидел трёх бабок, степенно и неторопливо вязавших на деревянном станке ему портки под доспехи. Бабки подкреплялись остатками медовухи с княжеского стола и, пьяненко улыбаясь, хихикнули, увидев князя. Князь зыркнул на женщин, и те, ещё не протрезвев, побросав рукоделие, опрометью ринулись мимо него на выход. Князь, тяжело дыша, обтирая рукавом пот с лица, оглянулся и увидел лежащее на лавке женское тело, прикрытое груботканным льняным полотном. Он рывком сдернул полотно и увидел сладко зевнувшую незнакомую красавицу.
– Кто такая? – недовольно буркнул князь, пожирая глазами бесстыдно обнажённую женственную фигуру.
– Женна яй… Дионисия… – спокойно, со странным акцентом ответила красавица и, запрокинув голову, стала приводить в порядок волосы, не поднимаясь с лавки.
– Тут… окромя тебя и вязальщиц никого не было? – спросил Владимир, судорожно стягивая с себя портки.
– Комью ж ещё туто быть? Вот училья баб тькать по-нашему, устала и приле… Княже, я жи замужовняя! – оторопела женщина, пытаясь сбросить с себя упавшего на неё князя.
– Хочу я, заткнись, баба! – скрипнул зубами Владимир, преодолевая слабнущее сопротивление женщины и пытаясь её заголить. Ему это вскоре удалось и, задрав на себе грязную заморскую рубаху, он с урчанием и всхлипыванием овладел женщиной. В самый разгар страстей, обуявших князя, с каким-то невыносимым для ушей визгом на него свалился клубок шерсти, дымящийся от ярости. Князь взвыл от боли, но женщину не покинул. Она сама помогла, руками сбросив со спины князя зверя, несколько раз приказала тому:
– Блрысь, Мурка, блрысь! Кому сказано?