И меня ты так же всем показываешь, точно так же! «Правда, она похожа на Мэри Поппинс»? – передразнила Вероника. – А я не похожа на Мэри Поппинс!
Вероника заметила в зеркальных дверях гардеробной свой разъяренный оскал – ее новые винировые коронки сверкали, как клыки саблезубого тигра, – и разозлилась еще больше.
– Я из-за тебя всю осень торчала у стоматологов! Потому что тебе приспичило, чтобы у меня были виниры, как у чьей-то там жены! А я не хотела эти виниры! Я не считала, что у меня что-то не так с зубами.
– Во-первых, не у чьей-то там жены, а у супруги премьер-министра, которой ты должна быть благодарна за то, что она лично рекомендовала тебя своему дантисту. Во-вторых, у всех английских аристократок что-то не так с зубами, – довольно мирно констатировал Вадик.
– Слушай, ты издеваешься? – захлебнулась Вероника. – Ты реально веришь, что я английская аристократка??? Я сочинская парикмахерша, а не английская аристократка! Была, есть и буду!
– Ты ошибаешься. Твоя аристократичность – это твоя природа. Она существует вопреки твоему происхождению, вопреки воспитанию, вопреки тебе самой. Чего стоят одни твои коленки!
– Да при чем тут коленки? Коленки – это просто кости! Или хрящи!
– Так кости или хрящи? – улыбнулся Вадик. – А что мы делаем, когда чего-то не знаем? Мы гуглим!
– Я не буду гуглить, из чего состоят коленки, – медленно и зло сказала Вероника. – И это не моя природа. Ты понятия не имеешь, какая у меня природа! Я, может быть, сама только сейчас это поняла.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Вадик, уткнув взгляд в экран своего айфона. – О! Ты смотри! И из хрящей, и из костей! Коленки состоят!
Вот тогда Вероника и решилась.
Она обещала себе, что сделает это один раз. Один раз. И сразу улетит в Москву. Скажет Вадику, что ей надо к врачу. Что она не доделала виниры. По большому счету – как Вадику может навредить, что в ее сериале появятся несколько сладостных новых минут, ради которых можно даже пожертвовать будущим, потому что будущее без таких мгновений не стоит того, чтобы быть прожитым.
Вероника вспомнила, как Вачик поцеловал ее на парковке у аэропорта и как ее щека, с которой она не стала стирать его влажный след, долго горела под ветром с привкусом перечного шашлычного дыма, как будто ее обожгло ежевичной петлей в том лесу, где они были в свой первый раз и будут завтра в свой крайний.
Изменился ли он на ощупь? Или у него такая же гладкая, плотная кожа, спина как горячий каток, по которому так легко скользили Вероникины ногти, впиваясь во время его особенно мощных толчков, оставляя надолго багровые следы, которыми, как трофеями, хвастаются молодые и холостые мужчины и которых боятся старые и женатые.
– Ты женатый? – написала Вачику Вероника.
– Обязательно, – ответил Вачик.
– Дети?
– Сын 14 лет.
– Большой. Помнишь, как мы в 14 лет играли в раздевалке в бутылочку? – написала Вероника, замирая от собственной подзабытой свободы, от смелой раскованности, которая стала ее постоянным настроением