ей неподходящей, заурядную внешность, его заурядную жизнь среди множества ему подобных заурядностей.
Она подняла голову вверх, щуря глаза и утопая ими в синеве майского неба через ажурное плетение недавно распустившейся липы, очень старой, росшей у окна столовой. Большая часть её кроны прикрывала панель-стену лоджии, сейчас открытую. Это был второй этаж. Внизу тоже была терраса, но открытая полностью и по ступеням можно было выходить к соснам, а через них к их бассейну на улице, сейчас пустому и без воды.
– Чья крона выше, того и свет, – сказала Ксения, глядя в крону липы. Но Нэя со спутника ничего не могла ей ответить, а Ксен не понял о чём она.
Со временем, изжив большое количество дней и лет, устав от настоящего, человек начинает тосковать о прошлом, где его счастье покоится на дне памяти в неизменности. А если его достать? А если вдохнуть жизнь в его застывший лик? И прикасается жадно к устам прошедшего, и часто вдыхает эту жизнь, включает ответное биение.
…Нэя сидела за столиком кафетерия со своим трогательным пузиком, иногда она смещалась в образах Ксении на лесную тропинку. Молодая и пригожая, круглые глаза страдальчески и пугливо влипли в самые зрачки Ксении. Земные женщины никогда так не смотрели, у этой было какое-то феноменальное зрение, а возможно, и прочтение тайных мыслей, способность проникновения в глубины сознания и ещё глубже, туда, где сознание смещалось в спектры ультра и инфра человеческого и общечеловеческого подсознания. Возможно ли это, бороться с нею, звёздным суккубом, тактикой давно отринутой женщины, женщины разлюбленной, а также и заумной стратегией Риты – Клариссы, пусть и омоложенной несчётное число раз, но тоже всего лишь женщины, да ещё и с изношенной душой? Ксения очнулась.
Ксен смотрел так, словно опасался подъёма температуры у тяжелобольного человека и был начеку со своими методами защиты. Он всё списал на следствие длительных процедур омоложения. Его же предупреждали, психическая нестабильность имеет место быть в первое время. Плавающее состояние, некоторая неадекватность в поведении. Это была полная чушь, считала Ксения. Она была ясна и чиста душой как никогда.
– Налей воды в бассейн и подогрей! – приказала она Ксену как служке. И он ушёл исполнять её просьбу-приказ. Ей же хотелось побыть одной, настроить душу на юное звучание вслед за телом, вызвав в себе свет юности, разрыть окаменелости прошлого, освободить от наносов, чтобы они ожили под излучениями божественного бессмертного неба, чтобы белые облака стряхнули с них пыль. Казалось, на глазах облака темнели, забеременев скорым дождем. И этот будущий дождь уже окончательно омоет её вскрытые, готовые к повторной молодости чувства, даст им блеск и новизну, как фарфоровой чашечке, умытой после чаепития и поставленной в прозрачную горку, чисто ожидающей своего нового наполнения.
Она вертела чашечку в руках, помня, как прикасалась к ней губами мама, а Рудольф, сидя рядом, чай не пил. Развалившись