так несправедливо.
Гаури помнила, как ее впервые привезли в хавели и что от вокзала босой рикша вез их недолго. Все эти годы она только ездила на трамвае в школу и ничего не знала о городе. А город слоился и разветвлялся. Чандни Чоук, бывший когда-то полукруглой площадью с неглубоким каналом, отражающим лунный свет, распространился, как дикая трава. От главной дороги разошлись крылья, называемые кучасы. От кучасов – катры, тупики, закоулки, в которых селились люди одной касты: ювелиры, сапожники, краснодеревщики. Со временем паутина Чандни Чоук спуталась так, что уже и старожилы порой могли не найти дороги.
Маленькая Гаури тут же заблудилась в туннелях улиц. Ночь текла мимо нее к Ямуне. Семьи в тесных комнатушках слушали по радио, как бежит на Олимпиаде в Хельсинки юная легкоатлетка Нилима Гхош. Убийцы прятали обезглавленное тело продавца карандашей под сиденье в вагоне второго класса. Воры лезли в узкие решетки, утягивая пустые животы. Люди шли с факелами, чтобы поджечь чужую общину. Город шевелился, перемешивался с темнотой. Он состоял из провалов и бездн.
Маленькая Гаури не могла найти в нем станцию. Сгустки летучих мышей наполняли тьму, со всех сторон расходились и гасли вопли невидимых цикад. Воздух горожане высосали еще днем, и духота застряла между домами. Убийцы пронесли мимо Гаури голову продавца, завернутую в газету.
От страха перед громадным существом города девочка отступила в нишу пандала[20]. В темноте сияли масляные лампады и глаза богов. Шевелились кусочки ткани на черных фигурках Драупади и пяти ее мужей. Черная Драупади, рожденная из жертвенного костра, самая прекрасная царевна, смотрела на Гаури, как сестра.
– Вот как меня надо было назвать: Драупади. Черная! Никто бы не засмеялся над моим именем: «Что? Безупречно-белая?»
Потом она подумала еще и сказала богине:
– Лучше уж быть чандалом, чем безголосой, как мама, как все наши. Буду, как мужчина, пойду на работу и куплю себе дом в Нилае.
Мимо пандала прошли люди с факелами. Гаури испугалась идти дальше, так и уснула в нише. Рано утром слуги соседей, которые пришли помолиться, увидели черную Гаури. Слуги постучали в книжную лавку. Дядюшка Яшу, неловкий, в саронге и расшитых туфлях с загнутыми носами, понес племянницу домой на руках.
Из-за волнения и сквозняка в пандале у нее поднялась температура. В то жаркое лето никто не мог заставить себя коснуться раскаленной девочки. Воздух стоял мутный горячий, по комнатам текло влажное марево.
Тарик и Даниика
Тайные любовники, вы опускаетесь на разбитую мозаику парсала, чтоб поговорить. Речи ваши ласковые, счастливые. Давно ли сидела на узорах Гаури, с раскаленными сосками, каменным животом?
«Если кровь потечет, когда я зайду к жениху?» Все ее тряпочки, постиранные Белой Лилией, лежали в сундуке в девичьей спальне, а отходить наверх не стоило: Мамаджи поднимет крик.
Из-под штор выскользнула сестрица Даниика, не девушка, а небеса после утренней молитвы:
– Сейчас тебя позовут. Ты видела его?