лодку, на которой мы рыбачили по Западной Двине, сети на скамейке и на корме – отцовскую жестяную коробку из-под «Ландрина» с самосадом.
Вооруженный Баймуханов придерживал оседланных коней, а я выслушивал перед палаткой последние наставления начальника.
– Вот эту скверную двухвёрстку, – продолжал он, развернув потрепанную кальку, – придётся подысправить за мое отсутствие соответственно рельефу и горным породам местности. Не суйтесь только за Шоуль-Адыр и, когда поедете в маршрут, прикажите Джуматаю зарядить ружье и караулить лагерь, а то он дрыхнет под телегой.
И, обернувшись, крикнул конвоиру: – Может, обойдемся винтовкой и «вессоном»? Как думаешь, Баймуханов?!
– Тибя, начальник, лучше знать! Моя думаешь не годится, – уклончиво ответил конвоир, поправив на спине винтовку, а потом – потрогав шашку сбоку и увесистый «вессон».
Начальник снял с пояса наган и, глядя в дырки барабана, повернул его на полный оборот.
– Семь… И вот еще четырнадцать запасных в кармашке при кобуре – возьмите, – сказал он, подавая новый револьвер, отливавший воронёной сталью.
Разговор происходил на мелком плесе Джаман Сарысу, катившем струйку голубой водицы в серых сопках, ощетинившихся жёлтым ковылем. Начальник отправлялся с конвоиром разыскивать заброшенный серебросвинцовый рудник, а мы с Джуматаем оставались одни в пустой долине, окаймлённой с севера насторожившимися глухими сопками.
– Да!.. Чуть не позабыл! – спохватился он уже в седле. – В крайнем случае зажигайте степь за речкой и скачите на Успенку, а мы уж догадаемся, в чем дело.
Когда всадники скрылись в сопках, я пересчитал патроны и, пристегнув к поясу наган, велел Джуматаю седлать коня.
– Игреня пойдешь?
– Игреня…
– Смотри, опять будешь назад кончал, – проворчал недовольный Джуматай.
Я забыл сказать, что Игрень приносит мне большие огорчения. Это конь на редкость тряской рыси. Всякий раз, когда я возвращаюсь из далекого маршрута, Баймуханов натирает мне мягкие места какой-то травкой, а потом мажет бараньим салом. К утру рубцы затягиваются. Ни инженер, ни конвоир не берут Игреня, поэтому он ходит больше в упряжке.
Игрень не выразил ни малейшего желания отправиться в маршрут. Завидев Джуматая, он долго бегал около Гнедого, уклоняясь от уздечки, а потом крутился около телеги, не позволяя накинуть на себя седло. Пришлось вмешаться мне – и тогда Игрень понял, что едет не Джуматай, с которым у него были свои счеты.
Я положил в перемётную суму мешочки для образцов, кружку, горсть закаменелых баурсаков и, вскочив в седло, приказал Джуматаю держать карабин около себя, поглядывать на степь и варить обед к заходу солнца. Смешно сказать, какой обед!.. Мучную затируху с сушеной воблой!
Игрень понёс меня неторопливой тряской рысью к Голодным сопкам, с которыми я решил разделаться в начале маршрута.
Солнце стояло высоко над сопками