полуразваленные казахские зимовки, запущенный колодец, остатки недавнего костра, сооруженного из выдернутых из зимовок палок, и свежеобглоданные бараньи кости.
Баймуханов, с «вессоном» наготове, обегал могилу, зимовки, заглянул внутрь каждой и стал шарить по земле, утоптанной копытами.
– Смотри! Смотри! – крикнул он. – Железный! Кованый!
Земля около колодца была покрыта следами кованых коней, но… чьих? Милиционеров или бандитов? Ответ нашли в кустах чия. Я вытащил оттуда старую войлочную шляпу с разрезом, отороченную вдоль и поперек черным кантом, какую носят забалхашские киргизы да басмачи из шайки Баранкула. Из шляпы выскользнула обойма пустых винтовочных патронов.
Мы поднялись с начальником на сопку, осмотрели все окрестности до горизонта, но, кроме передвинувшихся к северу дымовых столбов, ничего подозрительного не обнаружили. Глухая знойная пустыня, на которой уже лежали тени, была по-прежнему безжизненной.
Начальник приказал не разводить костра. Мы пожевали сушеной воблы, баурсаков, запили плохой водой, которой не хватило напоить коней, и улеглись около возов, не раздеваясь. Баймуханов взялся караулить до рассвета. Когда я пришел на смену, он крепко спал в чие29, навалившись на винтовку.
Вчерашний день принёс нам испытания, каких не приходилось переживать с начала экспедиции.
Уже на рассвете запахло гарью. Солнце поднялось в полупрозрачной серой мгле, которая к 9 часам заволокла окрестности, закрыв единственный ориентир на севере – вершину Конус-Бая.
Судя по вчерашней косой засечке, мы ночевали на западной окраине Джаман-Шоуля, где-то посредине между его началом у Сарысу и концом на юге. Решили обследовать сначала край Голодных сопок, а потом прихватить южную окраину Джаман-Шоуля, насколько позволит мгла, вода и фронт пожара. Нельзя было сказать, куда он двигался, потому что ветра не было.
Начальник долго записывал в дневник соображения о геологическом строении Джаман-Шоуля, потому мы выехали поздно. Пекло вовсю.
Несмотря на сильный жар, Баймуханов не скидывал рубахи. Он ехал впереди вооруженный, в полной форме, весь превращенный в слух и зрение. Я заменял его при подводе, а начальник вёл в стороне маршрут.
Плелись по компасу, пересекая гребешки мелких выходов песчаников и сланцев, лавируя по кочковатым извилистым логам, в которых было душно от кара-джу-сана – степной полыни, появившейся от Джаман-Шоуля. Томила такая жажда, что к полудню высосали всю мутную противную сладковатую воду, захваченную в чайник на крайний случай. Голодные, непоенные кони вихлялись в стороны за редким ковылем, подолгу передыхали, понурив головы. Начальник уже не вытаскивал из сумки стихи Ахматовой. Он то удалялся от возов, насколько позволяла мгла, а то брал с собой Баймуханова и тогда уходил далеко, подавая сигналы криками, а мы с Джуматаем надсаживались, отвечая тем же.
К трём часам кони выбились из сил и в ответ на энергичные настегивания