раздалось бульканье у стенки юрты – это лихой джигит перемешивал кумыс в огромном, повыше метра, турсуке, выдергивая и вталкивая длинную деревянную болтушку. Он наливал, а старшая супруга Асанбека подавала гостям литровые кисе, которые опорожнялись без задержки. И только я один оказался позорным исключением, так как второе кисе вытянул с полным равнодушием, а третье – с передышками и отвращением. Когда я оставил кисе недопитое наполовину, Баймуханов шепнул мне на ухо, что такое не годится – хозяин сочтет за оскорбление. Пересилив отвращение, я дотянул до дна и пожалел…
Меня вдруг потянуло вон из юрты. Пошатываясь, я добрел до вершины лога, в котором бродили аульные коровы, а затем опустился в чашу чия.
– Какой ты баба есть!.. – услышал я над ухом знакомый голос и, повернув голову, увидел вдалеке юрты, которые уже отбрасывали тени, а над собой – Баймуханова.
– Давай вставай! Начальник приказал – пора домой, по палаткам!
Вечером вернулся Баймуханов, отвозивший сыну Асанбека фотокарточку. Он привез барашка и дурные вести.
Джигиты Асанбека сообщили, что на Кайракты неблагополучно: рабочие бросили работу и ждут начальника. Мука, которую мы везли из Павлодара, кончилась, а новую, вопреки обещаниям Миловидова, еще не привезли с Успенки. Джигиты передали, что если бы и привезли, то все равно рабочие не работали бы, так как и в новый шурф, и в старую английскую разведочную шахту по-наползало так много змей, что даже сам Парфенов не решается сунуться под землю.
– Коп! Джуван! Улькун Узун26!.. – плевался Баймуханов и, раскинув руки на весь размах, добавил:
– Такой! Три аршин! Джигит все видел!
Хотя это «видел», несомненно, сгущало краски, все же пришлось задуматься. Решили сократить съемку в северо-западном углу и торопиться на разведку, до которой напрямки оставалось 30 верст, а с заездом на восточный конец гранитной полосы – и все 40, если не 50.
Пора уже выбираться с кочевок Асанбека, так как в логах появились тучи оводов, слепней и мошек, от которых звенит, дрожит весь воздух. Мы спасаемся в дыму костра, а кони забираются на сопки и, сбившись в кучу, трутся, мотают головами, кусаются, лягают себя по животу, а потом, разлетевшись, носятся по склонам и опять сбегаются друг к другу. Тяжело смотреть на когда-то здоровенного, а теперь – сильно сдавшего широкогрудого Игреня, к тряской рыси которого я привык после вероломства Вороного.
Голодные, тянемся мы второй день на разведку. Вчера вышла вся мука, крупа, баранина. Добрую половину мяса растащили асанбековские псы, когда мы занимались съемкой. Джуматай и Баймуханов развесили на оглоблях провялить куски баранины и, надо полагать, заснули под телегой. Но как пробрались псы к веревке и как их прозевал Буян – уму непостижимо!
Тянемся по целине, скорость наша – 3—4 версты в час. Джуматай на возу, а мы втроем плетемся сзади.
Я слышу,