пустить пони в галоп. Джунгли погружали в густую пыльную духоту, слышалось рокотание дальних, не проливавших ни капли гроз. Вокруг, охотясь на мух, поднятых лошадиными копытами, кружили крохотные быстрые ласточки. Элизабет ездила на пегом пони, Веррэлл – на белом. Обратной дорогой потемневшие от пота лошади шли так близко, что колени всадников порой соприкасались. Веррэлл при большом желании мог все-таки, умерив спесь, беседовать довольно дружелюбно, и такое желание подле Элизабет он проявлял.
Ах, сладость этих наполнявших девушку блаженством верховых прогулок! Сидя в седле, переселившись в упоительный высший мир – мир скачек, поло и конной охоты! Уже за одни его глубочайшие познания о лошадях Веррэлла можно было полюбить навеки. Как прежде об охотничьих приключениях Флори, Элизабет просила рассказывать о лошадях еще и еще! Рассказчиком Веррэлл, честно говоря, был неважным; описания в основном сводились к рваным репликам относительно поло или охоты на кабанов и перечислению названий полков, полковых стоянок. Но, разумеется, любой косноязычный обрывок речи волновал здесь сильнее самых заливистых трелей Флори – внешность лейтенанта была дороже всяких слов. Это мужественное лицо! Эта осанка! Эта дивная аура армейской элиты, в сиянии которой рисовалась романтичная жизнь кавалеристов. В воображении Элизабет возникали сцены где-нибудь на северо-западных границах Индии. Виделись сверкающие под солнцем ряды казарм, кавалерийский клуб, жесткий бурый газон для поло и отряды загорелых всадников с пиками наперевес, с летящими по ветру концами плотно намотанных на голове пагри; слышались клич трубы, звон шпор и музыка выстроенного перед клубом эскадронного оркестра, услаждающего сидящих за обедом офицеров в их великолепных тугих мундирах. Какая роскошь, какой шик! И это, всем трепещущим сердцем чувствовала она, была ее, ее жизнь – жизнь, родная по душе, по всем заветным стремлениям! Сейчас Элизабет, почти как сам Веррэлл, жила, дышала, грезила лошадьми, даже как-то поверила, что ей и раньше верхом «доводилось довольно часто».
В общем, им вместе бывало просто замечательно. Никогда он не докучал, не раздражал, как Флори (о котором она практически забыла; лишь изредка, случайно мелькала в памяти его щека с пятном). Сближала также общая, лейтенанту даже свойственная в большей степени, неприязнь к умникам. Веррэлл обмолвился однажды, что после восемнадцати лет не брал в руки ни одной книги: «Ну, кроме “Джорокса”[41] и всякого такого». После третьей или четвертой прогулки, расставаясь с Элизабет у дома Лакерстинов – все радушные приглашения тетушки лейтенант успешно отклонял и заходить в ее гостиную не собирался, – Веррэлл, пока грум уводил привезшего Элизабет пегого пони, неожиданно предложил:
– Знаете что, я в следующий раз поеду на гнедом, а вы сядете на Белинду. Думаю, вы нормально справитесь, только мундштук не дергайте, губу ей не повредите.
Белиндой