высохли, ничего страшного, а ты как? – Цеста обхватил ее за талию, притянул к себе, – Устала ждать, бедняжка?
– Я даже машину сумела спрятать под крышу, – похвасталась Яна. – Не хотела возиться и поднимать верх. И нашла приличный ресторан. Этот городок – как там его? – не так плох, как я думала. Все прошло благополучно?
– Разумеется, – улыбнулся Цеста. – Едем-ка в твой ресторан, я умираю с голоду!
Он с явной неохотой отпустил ее и полез в машину. Павел со вздохом снова забрался на заднее сиденье.
– Черт-те что! Сакра[6]! – Ян Ягла, здоровенный усатый ударник, нервно взялся за бутылку, обвел остальных вопросительным взглядом, пожал плечами и плеснул себе в рюмку еще порцию.
– Отравились вдвоем, сразу после концерта, при них еще лежал листок с цитатами из песни, – объяснял один из музыкантов другому. – Полиция считает, что они пели ее до самой смерти…
– Не знал, что в полиции работают такие романтики. Яд был быстродействующий? – цинично усмехнулся Хрдличка.
– Это который же случай? – с живым интересом спросил Владек Тунь, начинающий журналист, крутившийся среди богемной публики в надежде уловить свою грандиозную сенсацию.
– Глупости! – бросил Цеста, стоявший у окна ресторана и смотревший на переливающуюся огнями набережную и золотистые шапки осенних садов на другом берегу. – Никакой мистики тут нет, ее выдумываете вы сами!
– Восемнадцатый! – вдруг подал голос Штольц, посмотрев в записную книжку.
– Ты что, счет ведешь? – удивленно покосился на него Павел.
– Начал после седьмого случая, – фыркнул Штольц и убрал записную книжку в карман.
– Szomorú vasárnap, – напомнил Хрдличка, поигрывая бокалом – у него была привычка постоянно вертеть что-то в руках.
За столом внезапно стало тихо.
– Точно! – заметил кто-то.
Цеста посмотрел на них, скривился и снова отвернулся к окну.
– А я не понял! – жалобно воззвал Тунь. – Что это значит?
– Это по-венгерски, – произнес Ягла и залпом осушил очередную рюмку.
Музыканты молчали. Тунь переводил недоуменный взгляд с одного на другого.
– Это значит «Мрачное воскресенье», – наконец пояснил Павел. – Странно, что ты не знаешь. Может быть, будет понятнее, если я скажу Gloomy Sunday?
– Это песня Билли Холлидея?
– В общем, да.
Цеста хмыкнул, Хрдличка широко улыбнулся.
– Ее написал около двадцати лет назад один мадьяр, Режё Шереш, после того, как от него ушла девушка, – продолжал Павел.
– Ее называют гимном самоубийц, – подключился Хрдличка. – Сколько их было – семнадцать случаев?
– Да, кажется, семнадцать – так или иначе связанных с этой песней. Вроде ее даже запрещали. Что не помешало Режё продать песню на Запад, где она вызвала новую волну самоубийств.
– Все это – рекламная кампания, не более того, – бросил от окна Цеста.
– Девушка Режё вернулась к нему, но вскоре покончила с собой под эту же песню, – напомнил Павел.
Хрдличка мрачно