район города, до квартиры Цесты отсюда было довольно далеко.
На рассвете поднялся холодный ветер, улицы превратились в сквозные тоннели, продувавшиеся из конца в конец. Выйдя из трамвая, юноша нахохлился и стиснул рукой воротник рубашки у горла. Павла так и подмывало накинуть на Цесту свой плащ, но он не решился. Пройдя метров тридцать, они свернули на другую улицу.
– Мы не к вашей… – неуверенно начал Павел, и Штольц насмешливо подсказал:
– …подруге? Жене?
– Нет, мы идем ко мне! – весело объявил Цеста, спустился на несколько ступенек к подвальному входу в ничем не примечательное здание, поискав в карманах, достал ключ, отпер дверь и картинно поклонился: – Прошу в мой дом, панове.
Они оказались в небольшой студии звукозаписи.
– Ребята проснутся позже, час или два мы здесь одни, – сообщил Цеста. – А Гертруда… Она славная, просто… мы немного повздорили. Я был немного не в себе, видимо, ее это испугало…
– Мне показалось, она не из пугливых, – пробормотал Штольц.
Юноша распахнул дверь в тесную комнатушку, предназначенную для хранения инструментов. Она была забита до отказа, однако там нашлось место для узенькой кушетки, на мятом покрывале которой отдыхала гитара.
– Я часто провожу тут ночи, когда заработаюсь, – объяснил Цеста, взял в руки гитару и нежно погладил изогнутый корпус. – Вот моя единственная подруга и жена! – Он сел на кушетку, принялся любовно перебирать струны. – Хорошо, что я тебя там не оставил, – поделился он с гитарой, поднял глаза на гостей и снова улыбнулся. – Здесь есть все, что мне нужно. А туда я больше не вернусь.
– А квартира? – напомнил Штольц, подумав мельком, что он единственный из присутствующих имеет представление о практичности.
– Да ну ее к черту, пусть там живет! – беспечно отмахнулся Цеста и тут же внимательно посмотрел Павлу в глаза тем самым своим удивительным стальным взглядом. – Ну что, за работу?
– Ч-черт! – Штольц взглянул на часы. – Вы меня извините, панове, у меня тоже есть работа, хотя и отнюдь не созидательная…
Оба рассеянно посмотрели в его сторону, словно уже не совсем отдавали себе отчет в его присутствии, кивнули и перебрались к роялю. Именно поэтому Олдржих и хотел уйти: ему здесь нечего было делать, только сидеть в уголке да наблюдать, оставаясь третьим лишним. На самом деле на работу он мог пока еще не торопиться, и, наверно, стоило бы зайти куда-нибудь позавтракать… Вот именно, позавтракать! Штольц решительно направился к выходу.
Вслед ему звучали первые такты, обманчиво манящие, ласковые, обволакивающие, а все нутро уже скручивалось в напряженный узел в предчувствии удара, который последует за ними. Но удара не было: этот пассаж перенесли на более позднюю часть песни, и вместо него зазвучал чарующий молодой голос…
Штольц вышел из студии и закрыл за собой звуконепроницаемую дверь. На улице его окружила странная пустота – или тишина. Вокруг раздавались обычные утренние звуки: чьи-то шаркающие шаги, дробный перестук женских каблучков, шум моторов за углом и визг тормозов, где-то