принес лакей, – даже не поднимая головы, сообщила Гермиона. – Он сказал, что его доставили с сегодняшней почтой, но вспомнили о нем только сейчас.
Люси вздохнула.
– От мистера Эдмондса, полагаю?
Гермиона кивнула.
Люси прошла через комнату – эту спальню им выделили на двоих – и села в кресло рядом с туалетным столиком. Это было не первое письмо, полученное Гермионой от мистера Эдмондса, и Люси по опыту знала, что Гермионе понадобится прочитать его дважды, а потом еще раз для более глубокого анализа, а затем еще раз, чтобы отсортировать все скрытые намеки в приветствии и заключении.
А это означало, что в ближайшие пять минут Люси от нечего делать будет вынуждена изучать свои ногти.
Именно так она и поступила, но не потому, что ее очень интересовали собственные ногти, и не потому, что природа наделила ее исключительным терпением, а потому, что она умела распознавать безнадежные ситуации и не видела смысла в том, чтобы втягивать Гермиону в беседу, когда ту совсем не интересует предмет разговора.
Ногти, тем более ухоженные и тщательно обработанные, не способны надолго завладеть вниманием девушки, поэтому через какое-то время Люси встала, подошла к шкафу и стала рассеянно разглядывать свои наряды.
– Господи, – вдруг пробормотала она, – не люблю, когда она так делает.
Ее горничная поставила пару туфель не туда, куда следует, причем левый – справа, а правый – слева, и хотя Люси знала, что в этом нет ничего криминального, это все равно задевало какую-то странную, хотя и несущественную, грань ее чувственности. Поэтому она переставила туфли, потом отступила на шаг и оценила результат своей работы. Уперев руки в бока, она решительно повернулась и требовательным тоном спросила:
– Ну, ты закончила?
– Почти, – ответила Гермиона так, что создалось впечатление, будто это слово все время сидело у нее на языке, готовое в любую минуту сорваться с губ, чтобы отделаться от Люси, когда та задаст вопрос.
Люси рассердилась и села обратно в кресло. Эта сцена разыгрывалась между ними много раз.
Да, Люси точно знала, сколько писем получила Гермиона от романтичного мистера Эдвардса. Хотя она предпочла бы этого не знать. Ее крайне раздражало, что этот факт занимает в ее мозгу немалое место, которое можно было бы использовать для чего-то более полезного, например для занятий ботаникой, или музыкой, или – о боже! – даже для чтения еще одной страницы из «Дебретт»[1]. Грустная же истина заключалась в том, что каждое письмо мистера Эдмондса было событием, если не чем-то большим, поэтому реагировать на это событие приходилось и Люси.
Они делили одну комнату все три года, пока учились у мисс Мосс, и так как у Люси не было близких родственниц, способных ввести ее в светское общество, эту обязанность решила взять на себя мать Гермионы, поэтому здесь они опять оказались в одной комнате.
Это было замечательно, честное слово, за исключением постоянного присутствия (по крайней мере в духовном плане) мистера Эдмондса. Люси виделась с ним один раз, но чувствовала себя так, будто он всегда рядом, ходит