и Анюта, но вокруг солнца во все края разливалось только синее бесконечное небо.
– Нетути, – удивился мужик, – а ведь испужала малость, холера небесная. Мы уж с Петром кумекали, не планетяне ли явились по наши души. Ведь пошти на стожок уселась энта посудина, под облачко замаскированная.
– В башке щас ишо гудит, – пробасил второй мужик.
– Мы вроде пьяных исделались, присели, а тут и ты обозначилась, – вновь заговорил первый мужик, в котором, приблизившись, Аня узнала деда Ивана, дружка своего дедушки.
– Нетути, – снова крутанул бородой дед Иван, – ну Анька, не девица, а орлица, как на крыльях пять кэмэ по тайге отмахала.
– Да уж вовремя! – зарокотал бас моложавистого бородача, – Бох нас оборонил чистой душой перед нечистой силой.
– Я дедушку искать пойду, – сказала девочка, чтобы оборвать непонятный ей разговор.
– Ступай, Светлая, ступай по лыжне. Они здесь, недалече.
Лыжня привела Анюту к маленькому озерку.
– Это ты лечебница? – почему-то вслух спросила Аня.
– Ле-чеб-ни-ца, – девочка то ли услышала эхо, то ли вода голосом родника прошептала.
– Дак тут больше двух маралов и не поместится, – рассудила она.
– По-мес-тит-ся, – прозвучало в ответ.
Вокруг источника девочка увидела следы косуль, маралов, заячью тропку, отпечатки птичьих лапок. «А водица-то и вправду, видно, целебная», – обрадованно подумала Аня.
– Це-леб-на-я, – теперь уже не на голос, а на мысль отозвался родник.
– Ты что, разумный, говорящий?
– Ра-зум-ный, го-во-ря-щий, – ответил тихий голос родника.
Девочка опустила руку в источник. Вода была почти горячая, ласковая. Потом выпила из ладошки целебной водицы, омыла потное лицо, открыла глаза и увидела над озером то самое облачко, что явилось ей недавно, и, вскинув в неосознанном порыве ручонки к этой притягивающей большой серебристой птице, напевно заговорила:
– Летать хочу,
Хочу летать
На тучах-облаках,
На звёздах,
На луне.
Но кто поможет мне?
Но кто поймёт мои мечты?
Ах, облачко, пойми хоть ты…
И вдруг снова, как и при спуске со склона, Ане почудилось, что она – лёгкая, летящая, неземная.
– Внученька! – донёсся вроде издалека родной голос.
Как будто проснувшись, девочка обернулась и увидела своего деда.
– Господи, прости и помилуй, – крестился дед.
– Ты чего, дедуля?
– Эт, вот померешшилось значит, кха…
– Что тебе померещилось, деда?
– Ды так маненько чой-то, а так ничо, – лепетал перепуганно дед, не решаясь сказать внучке, что видел её одновременно поднятой в воздух и на снегу стоящей. Дед приблизился к внучке, ощупал её дрожащей рукой и уже спокойнее перекрестился:
– Господи, прости меня грешного, глаза солнце перегрело.
И тут же, заминая свою растерянность, он возвысил голос:
– Тебя