неоднородной краской… Убогость внутреннего двора сильно контрастировала с лицевой стороной дома, выходящей к набережной.
– Всё как в человеке, – размышлял Иван Владимирович, – костюм праздничный, а в глубине души мысли мерзопакостные…
Старый масон тяжело поднялся, продолжил путь. Войдя в огромную парадную, чуть не задохнулся от кошачьего запаха. Лестница была неестественно узкой из-за встроенного ящика. Вспомнил: называется лифт. Что-то заскрежетало, загудело, двери железной коробки открылись. Вышли два отрока с китайскими косичками, кивая и пританцовывая под громкую музыку. Они повалили бы Лопухина, если бы он реально стоял у них на дороге. Да, есть преимущество в невидимости тела.
В железную ловушку заходить не стал. Поостерегся. Слишком громоздкое и громкое сооружение. Ненадёжное. Он недоверчиво относился к нововведениям. Они никогда до хорошего не доводили. И за Петром Великим не успевал в своё время. Стремительным, лёгким на подъём был государь… Его энергия давила людей, привыкших к традиционной неторопливой жизни.
Тяжело взобрался на второй этаж. Не взлетел, а поднялся ногами – по привычке. Ободранные стены. Дверь массивная, крепкая, но вся отбитая, облупленная. Звонить или стучать надобности не было. Прошёл насквозь. В коридоре было ещё хуже: отвратительная зелёная краска пузырилась, осыпалась на пол, высокий потолок в паутине и подтёках, мутные стёкла еле-еле пропускают свет.
Проник в указанную комнату. Чистым здесь был только стол, покрытый красной скатертью с бахромой. На ветхих стульях сидели молодые люди. Бледные наглые лица. Пустые глаза. Это они-то интересуются масонством? За 10 лет службы в Московской уголовной палате Иван Владимирович многое повидал. Сидящие за столом ему не нравились: неблагонадёжные физиономии, на которых отпечатались признаки подозрительности и страха. Один из них сидел в притворно-важной позе, откинув голову назад, изображая из себя влиятельного человека, но слабые мышцы, не державшие форму лица, выдавали напускное.
Забеспокоились огоньки свечей, ненужных днём, мужчины оживились, но на лицах проступило беспокойство, обозначенное подёргиванием губ и век.
– Вы здесь? – поинтересовался важный, видимо, самый старший.
– Да, я пришёл, – масон был спокоен.
– Чем докажете, что вы Лопухин?! – второй из присутствующих, уставший ждать, был непочтителен и нетерпелив, барабанил нервными пальцами по столу.
– Я никому ничего не должен доказывать, – с достоинством произнёс масон, хотя в своей прежней жизни частенько бывал должен, вспоминать об этом не хотелось.
– Уважаемый! Вы принесли доказательство – перстень? Таков был уговор, сами знаете с кем, – властный голос старшего был с оттенком тайного превосходства, – ждём вас завтра.
Лопухин не стал дослушивать, молча удалился. Растворился. Распался. Его душил гнев. Самодовольный старый