упоминанием некоторых отрывков, приведенных в предыдущем номере: Высшее сознание нашей нравственной природы может быть достигнуто только в состоянии жестокой борьбы; высшее нравственное наслаждение всегда будет сопровождаться болью; нравственные достоинства уменьшаются в той противоположной степени, в какой увеличиваются удовольствие и склонность; принцип нравственности требует разума, независимого от всякой силы природы, следовательно, и от нравственных инстинктов (с. 331). 331). Сравните уже упоминавшееся там (с. 334 и 252) резкое противопоставление чувственности и нравственности в эссе «О трагическом искусстве», а также в третьем из первоначальных писем к принцу Аугустенбургскому.
Но многочисленные другие отрывки в этих и более поздних сочинениях также свидетельствуют о том же методическом взгляде. Мы должны упомянуть здесь наиболее важные из них, потому что именно эта, можно сказать, научно расколотая сторона этики Шиллера обычно забывается или отодвигается на задний план по сравнению с его поэтическим стремлением к полноте человечности и нравственной красоте. Мы группируем их скорее по сходству их содержания, чем в точном хронологическом порядке. С одной стороны, это соответствует прежде всего систематическому интересу данной работы; с другой стороны, сам собой возникает тот исторический факт, что в отношении трансцендентального метода, как в письмах (см. выше с. 394 f.), так и в сочинениях, позиция критического идеализма, однажды завоеванная после серьезного погружения в философию Канта (1791), остается постоянно доминирующей. В начале эссе о трагическом наслаждении говорится: целью природы по отношению к человеку действительно является его счастье, но сам человек в своих нравственных поступках не должен знать этой цели (XI 429); в другой момент: нравственная целеустремленность является для нас следующей, самой важной, самой узнаваемой (XI 436). В 23-м Эстетическом письме очень ясно сказано:» [Истина и] долг… не только не могут, но абсолютно должны быть обязаны своей определяющей силой исключительно самим себе, и ничто так не противоречило бы моим предыдущим утверждениям, как если бы они имели репутацию противоположного мнения в школе»; красота «не имеет дела вмешиваться ни в мышление, ни в решение»; «чистая моральная форма, закон, должна говорить непосредственно с волей». Последний оборот речи встречается почти в тех же словах в трактате «О моральной пользе эстетической морали»: «Моральность внутреннего действия покоится исключительно на прямом определении воли законом разума» (XII 284). 155Далее там же (XII 282 f.): «Мораль никогда не должна иметь другой причины, кроме самой себя. Вкус может способствовать нравственному поведению, … но сам по себе он никогда не может произвести ничего нравственного через свое влияние». В «Благодати и достоинстве» объясняется, что чистый разум в своем моральном законодательстве не должен принимать ни малейшего учета того, «как чувство хотело бы принимать свои решения»; так же мало, с другой стороны, «природа в своем