в значительном отрывке «Критики способности суждения». «Плохое в хорошем, – говорит он там (Kr. 123 f.), – само по себе не принадлежит к эстетической силе суждения», но «определяемость субъекта этой идеей, и притом такого субъекта, который сам по себе может чувствовать препятствия чувственности, но в то же время может чувствовать превосходство над ней, преодолевая ее как изменение своего состояния, т. е. нравственного чувства, не есть единственное, что может быть обработано эстетически моральное чувство, тем не менее, связано с эстетической силой суждения и его формальными условиями в такой степени, что оно может служить для того, чтобы законность действия из долга в то же время представлялась как эстетическая, т.е. как возвышенная или также как прекрасная, не теряя своей чистоты». Таким образом, моральный закон может, независимо от его чистоты, быть представлен эстетически и в то же время – воздержимся пока от прекрасного – как возвышенный. Да, эта моральная черта возвышенного мощно проявляется в эстетике Канта, возможно, слишком мощно для формального характера, который, тем не менее, должен принадлежать ей согласно трансцендентальному методу. Ибо, если мы подчиняем возвышенное объекту природы только «посредством некоторой субрецепции (смешение уважения к объекту вместо уважения к идее человечности в нашем субъекте)» (Kr. 111), то в этом проявляется преобладание моральной субстанции над эстетической формой. Но мы не будем углубляться в этот предмет, важный для основания эстетики.172 С этической точки зрения нас больше интересует тот факт, что уже в «Критике практического разума» и «Основоположении», т.е. за много лет до того, как Кант изложил структуру своей «Эстетики», и в сочинениях, которые тем не менее предостерегают от так называемых возвышенных и благородных действий как морального восторга, эстетический термин возвышенного все же вливается в перо Канта-этика, хотя, возможно, бессознательно и без систематической связи, и именно в тех отрывках, где его язык поднимается в пафосе чувства до ораторского размаха в призе морали. Мораль и возвышенное, этика и эстетика так тесно связаны между собой.
Можно показать, как предикат возвышенности либо эксплицитно прилагается ко всем фундаментальным этическим понятиям Канта, либо может быть легко перенесен на них в соответствии с их систематическим контекстом. Моральный закон предстает в «торжественном величии», и «душа считает себя возвышенной в той мере, в какой она видит священный закон возвышенным над собой и своей бренной природой» (pr. V. 94); он заставляет нас почувствовать «возвышенность нашего собственного сверхчувственного существования (там же, 107). Долг апострофируется как «возвышенное, великое имя», перед которым умолкают все склонности (105). От закона возвышенность переходит к его создателю и носителю, к моральному субъекту, личности, которая «представляет нам возвышенность нашей природы (в соответствии с ее предназначением)» (106), возвышенность потому, что благодаря