пересадками – рыдала навзрыд. Тебя бросили. Не совсем чтобы бросили. Речь шла только о встрече Нового года. Но ведь обидно. Больно. Противно. Гадко. Так всё хорошо начиналось. Так многообещающе… и вот… Этот милый интеллектуал совсем не ОН. Не тот, который ради тебя готов бросить и лыжи, и друзей. Нет-нет… этот не готов ни на что. А значит, он не он… но всё равно… обидно и больно.
Твоя мама обожала твоего школьного Ромео.
– Собирайся, хватит ныть… Поедешь к нему. К семи. Он идёт встречать Новый год со своими студенческими друзьями. Правда, у него уже есть девочка… но он согласился взять тебя… за компанию… там будет много приличных мальчиков…
Мама знала, что ты не решишься позвонить сама и сделала это за тебя. Ах, мама… твоя замечательная, заботливая, всё понимающая мама…
Ты приехала к нему ровно в семь. Всё ж лучше, чем дома с бабушкой. По телевизору «Иван Васильевич», который меняет профессию.
– Заходи, досмотрим и поедем… – он казался безразличным.
– А где… ты сказал, что у тебя… где… она…
– Девушка? – ухмыльнулся, – отменил…
Ты даже немного расстроилась. Вчера «кинули» тебя, сегодня из-за тебя «кинули» другую. Да ещё совсем впритык. Сидит, наверное, плачет. Жалко. Но что говорить… тебе приятно. Он хочет быть с тобой. Только с тобой. Как прежде. Значит… значит, ты для него что-то ещё значишь. Значишь ли? Конечно, значишь. Иначе… иначе он пошёл бы с той, с другой…
Вы долго ехали… с пересадками… грязная ночь… липкая, воняющая прогорклым подсолнечным маслом, подтаивающий снег стекающий с сапог мерзким месивом… и чувство ненужности всего этого. Уж лучше было остаться дома с бабушкой. Наверное…
Дом, куда вы приехали, оказался на самой окраине города. Старенький домишко. Похоже, бывшая дачка, в которой лет сто не делался ремонт. Или это был дом, где когда-то жили старики, после смерти которых оказавшийся никому не нужным… кроме подростков-внуков, организовавших там местечко для сборищ вне родительских глаз. Внукам было не важно, что обои в комнатах отклеиваются и, закручиваясь в ролики, свисают со стен, что штукатурка обсыпается, а печка, которую иногда разжигают, – не мёрзнуть же – совсем почернела от рассыпанного перед ней угля.
В углу всё же стояла ёлка. Её небрежно сунули, прислонив к стене и подперев сломанной табуреткой. На веточках сиротливо висели несколько шариков. Подобие праздника. Ёлка и Оливье есть. Значит, всё в порядке. Одинокая лампочка на шнуре, от которой жёлтым туманом растекался свет под потолком. Вы пили. «Бормотуху», приторно сладкую. Курили. Курили дешёвый табак, от которого щипало в носу и драло в горле. О чём-то говорили. Не о Кафке, конечно. Было тоскливо. Он сидел рядом. Ты чувствовала надёжность. Он настоящий. Он главный. Он важный. Несмотря ни на что. Но так случилось… так вышло… так надо. Наверное, надо. Кому надо? И опять эти вопросы. Круговерть.
– Ещё вина?
– Ага…