не надо? – жалобно выдавил Коля.
Но дед, как будто не слыша его, скомандовал:
– Вставай на моё место!
Через силу, как неживой, Коля шагнул на плиту.
Снова зашумела струя, ведро начало заполняться водой.
– Стой смирно, – велел дед. – Закрой глаза, отключись.
– А как отключиться? – спросил Коля, зажмуриваясь.
– Это просто. Вспомни себя до рождения.
Скрипнула дужка, донёсся лёгкий плеск. Коля почувствовал лёд всей изнанкой кожи. Стиснул зубы…
Вода выплеснулась.
Он открыл глаза. Лужа расплывалась у ног. Мимо.
Улыбаясь, дед покачал пустым ведром.
– Молодец!
– Дед! – Стоя у дома и прижимая к себе Колину одежду, Вика сердито смотрела на них.
– Идём, – махнул ей дед рукой.
Коля молчал, не в силах произнести ни слова. Рот его был открыт. Он дышал им взахлёб, как отпущенная в воду рыба. Уже не больной – битый, тот самый, за которого всегда дают двух. Небитых.
После экзекуции, отправив внучку и Колю в дом, дед взялся было снова за рубанок, но сноровка покинула его. Инерция была велика. Экзекутор доминировал над плотником. Он решил передохнуть. Отложил рубанок, развернулся и пошёл по следу молодёжи. Возвращать былое равновесие.
– Эй, Серафим! – раздался вслед ему оклик.
Он оглянулся. За забором маячила грузная фигура соседа Леонтия. Махая руками, тот звал к себе. Изменив направление, дед пошёл ему навстречу.
– У тебя никак гости? – спросил Леонтий, поздоровавшись.
– Да, – ответил дед. – Внучка.
– А парень кто?
– Какой парень?
– Цыган. Никак жених, а? – Лицо Леонтия розовело на глазах, предвкушая свежую животрепещущую новость для всего посёлка.
– Привиделось тебе. Внучка одна.
Леонтий растерянно вытаращил глаза.
– Не было никакого цыгана, – сказал дед. – Собака на цепи – почуяла бы.
– Шёл я мимо давеча… – неуверенно начал Леонтий.
– Меня рядом видел? – спросил дед.
– Нет.
– Я же говорю – привиделось. Мне с чужаком на одном дворе не разойтись.
– Ладно, шут с ним, – проговорил Леонтий, смотря на деда с недоверием. – Значит, одна твоя внучка?
– Одна голубка, одна.
Вынужденный поверить на слово, Леонтий махнул рукой. Порозовевшее лицо начало бледнеть. Оставляя в покое чужие радости и печали, пришло время вспомнить про свои собственные.
– Беда у меня, Серафим.
– Что случилось?
– Мыши. Целое кладбище в подвале.
– Вот это да! Неужто голодуха доконала?
– Я было поначалу и сам так подумал. Да у всех, вишь, знак характерный – хребет переломан. Опознал, чья работа. Летом у меня мансарду семья снимала. Тихая, хорошая, всем довольная. И я ею доволен тоже был. Питались они там же – в мансарде. На погибель мышам. И, вишь, одну за другой потом из мышеловки тихо, тайком, в простенок отправляли. Он худой у меня. Все до подвала и долетали.