У тебя всегда будет куда стремиться, – и добавила грустно: – А куда стремиться мне? Вот у тебя есть огромный стимул что-то делать, а что делать мне?
– Долгий считает, что тебе нужен мужчина, – ответил я, отпив рома.
– Он озабочен всех пристроить, но все, что я смогу, лишь украсить жизнь мужчины. Согласись, этого недостаточно.
Она размышляла как-то неправильно, как мне тогда показалось. Я хотел догнать ее заплутавшую мысль, вернуть ей верное направление, может быть, даже притянуть ее поближе к себе, чтобы впредь она так не плутала. О какой, к черту, красоте она говорила? Она так чудовищно ошибалась в отношении самой себя, что показалась мне вдруг очень далекой и непонятной. И у меня не нашлось слов ее переубедить в тот вечер. Я заметил только, что, раз она говорила, что у нее «не получается» с мужчинами, выходило, что она все-таки пыталась.
Людей нельзя разложить на ноты, как музыку, чтобы понять. Они поворачиваются разной стороной, чтобы запутать мнение о себе. Людей не понять целиком, но можно внимательно их послушать, заметить, какие слова они роняют невзначай, какие оговорки делают, и в этих оговорках найдется ключ. Горстка слов, произнесенных безо всякой задней мысли, и их интонации скажут то, что порой тщетно ищут в мимике и жестах.
Возвращаясь домой на такси, я чувствовал липкий осадок после вечера с Катей. Хотелось быть с ней ближе, но как прорвать стену из наших предрассудков, я не знал. Жаль, что людей нельзя разложить на ноты, чтобы понять. Жаль, что музыка никогда не заменит человеческое тепло.
Дверь. Дом. Постель. Гитара.
Люба позвонила после уроков, и мы встретились на углу дома.
– Не замерзнешь? – спросила она. – Холод собачий.
Я достал сигареты и одну протянул ей. Пришлось извиниться за отнятое у нее время, на что она только добродушно хмыкнула.
Из троллейбуса мы спустились в метро, долго ехали на неизвестную станцию, потом пересели на маршрутку, где водитель объявлял жуткие остановки вроде «Четвертой колонны» или «Семнадцатого подъезда». Мне даже казалось, что мы давно выехали из Москвы и добрались уже до какой-нибудь Воркуты, недаром Фил так отвертывался от вопроса, где находится театр.
Однако размеры столицы я недооценивал. После часа езды мы все еще могли зайти в цивилизованный киоск за бутылкой воды, «Сникерсом» и пачкой «Кента», а девочки на улицах поизносили название Gauloises. Мимо проезжали машины, брызгая осенней жижей, изредка прохожие шли навстречу, шаркая подошвами по идеально ровному, как каток, асфальту. Наверное, тут и газоны были идеально ровной прямоугольной формы, с побеленными бортиками, чтобы солдаты не скучали, выходя в наряд. Нет, я не спрашивал у Любы, где мы находимся. Я воображал кругом заборы с колючей проволокой и мечтал поскорее отсюда убраться.
Обсуждали Долгого. Он считал себя дзен-буддистом, и мы выясняли, так ли это на самом деле, вспоминая все, что оба знаем про дзен. Дзен ведь даже не учение, а только