он был далеко.
Петр Свержин.
Девять лет назад…
Я бы умер в том овражке. Лежал, сил пошевелиться не было. Сначала плохо было, голова разламывалась после вчерашнего, тело крутило. Выпить хотелось ужас. Встать не мог. Потом, когда похмелье прошло, хорошо стало. Тишина, никто в голову не бубнит, удивительно. Когда окончательно проспался думать начал. Жить так дальше нельзя. Над головой шумела береза. Представил – перекидываю ремень через сук и прыгаю. Конец мученьям. Не получилось – ни рукой шевельнуть, ни ногой. Два раза под себя сходи. Весь вечер и всю ночь пролежал. Под утро молиться начал, чтобы меня никто не нашел. Чтобы умер и отмучился.
Родителей видеть начал. Я к ним руки протягиваю, кричу:
– Мама, мама возьми меня отсюда.
Как в детстве, когда они во втором классе в лагерь пионерский меня отправили. Я там неделю только пробыть смог. В первый же родительский день, меня зареванного они забрали. Мальчишки старшие издевались, я самый младший был, за себя постоять не мог.
Кричу я:
– Мама, мама, забери меня, я к вам с отцом хочу, мне плохо мама.
А она головой так качает, а слезы по щекам текут, отец рядом стоит, хмурится и говорит:
– Рано тебе.
Потом Олюшка с Настюшей приходили. Посидели рядом, погладила меня жена по голове и ушли они.
А я уже и плакать не могу. Хриплю, за горло цепляюсь, задушить себя хочу. Сил нет, пальцы разжимаются.
Сколько я так пролежал не знаю. «Кончаться» уже начал. Тела не чувствую, небо только перед глазами качается. Хорошее такое небо – синее, птица в вышине парит. Луч солнечный на лицо упал, прикрыл я глаза. Мыслей никаких, даже плакать не хочется. Спокойно так. Сквозь веки солнце вижу, коже тепло. Тень на лицо упала, наверное, облако солнышко закрыло. Я почувствовал, что отрываюсь от земли и прижимаюсь к чему-то твердому, но теплому, живому, и плавно покачиваясь, лечу.
Мерное покачивание убаюкивало, я через силу разлепил веки. Перед глазами было что-то белое и пушистое. Надо мной склонилось лицо. Белым и пушистым была борода, обрамлявшая жесткие губы, выше я увидел прямой нос и ярко голубые, под густыми бровями, глаза.
– Боже, ты меня к родителя несешь? Мне плохо без них. – Еле проскрипел я, чувствуя, как повлажнели щеки. Я заморгал, что сбросить с век слезы. Зачем плакать. Ведь все будет хорошо, я скоро увижу родных.
– Спи, – раздалось прямо в голове, и я уснул.
Проснулся я от звонких ударов железа по дереву. В приоткрытую дверь было видно как принесший меня человек, рубил дрова. Колун поднимался и опускался с равномерностью машины. Вверх, вниз, сухой треск. Поставить полено на колоду и движения повторялись – вверх, вниз, сухой треск. И так раз за разом.
– Проснулся, странник. – Не оборачиваясь, сказал человек.
По спине, в такт движениям перекатывающихся как змеи мышц, мотался густой хвост белоснежных волос. Как потом оказалось, волосы были не белыми – седыми.
Я заворочал распухшим языком