наш, Фёдоров, радовался искренне и безгранично. За музыку вообще, за утренник, за Ляду, за всех нас, за то, что скоро ему тоже предстояло играть на своём любимом инструменте – гармошке. Он кричал и все мы за ним тоже:
– Да, давай, опусов, давай, пьяных!
Ляда застучал по клавишам пианины бойчей обычного, получилось в этот раз не из-под палки. С налётом энтузиазма.
Софьюшка отпустила Ляду с некоторым сожалением и опаской.
Настало ей основное испытанье. На сцену выкатил радостный Ванюшка. На стул уселся, гармонь готов был растянуть во всю ширь, не теряя зря времени. «Классная» ладонью меха разухабистые трёхрядные попридержала.
– И чем же нас порадуешь, гармонист ты наш? – и радуясь Федоровскому предстоящему номеру музыкальному, и побаиваясь его, вопросила Софьюшка.
– Тоже могу! – вдохновенно обьявил Иван. – Разные фантазии.
И тут же начал безудержно на самом деле, как бы теперь сказали, импровизировать. Тогда мы такого слова ещё не знали.
Фантазии Ванюшкины обгоняли его технические навыки. Он ведь в школу музыкальную не ходил. Дома, сам, в крохотной комнатушке то ли на батькиной, то ли дедовой гармошке упражнялся. Для души. Бабку старую тем то ли доводил, то ли радовал.
Нас он, ясное дело, не расстроил.
– А, серьёзную музыку ты можешь нам сыграть? – необдуманно понадеялась Софьюшка.
– А-а, как же! – самодовольно заявил Ванёк и тут же по залу нашему школьному поплыла жалостливая, сверхмодная в ту пору, из индусского капуровского кинофильма:
«Абара-я-а! Бродяга я, а-а-а!
Никто нигде не ждёт меня а-а-а!»
Иван только, что не запел её. Да и не требовалось этого. Запели, кажется, её мы. Она тогда из каждой подворотни звучала.
Утренник наш двигался радостно и незамысловато.
Спонсоров для этого (Удивительно, да?) не требовалось.
У Ляды оба родителя в экспедициях подолгу работали. От него я впервые услышал, кажется, слово это. Что такая профессия существует на белом свете: в экспедиции уходить. Ничего в жизни не проходит бесследно.
Сыграло потом оно, это слово, со мной роль свою важную.
И родители «лядовы» сына в музыкальную школу определили. Помимо обычной нашей на «Чайкиной» улице. Это, чтоб он меньше по улицам без присмотра шлялся. И пианино дома, чтоб не простаивало без дела. Не ржавело почём зря. Соседка по квартире следила по мере сил и сознательности за музыкальным приобщением Валерки.
А гармониста нашего Ванюшку, не могли в самой школе музыки не заметить. В силу таланта его самобытного. Приходили тогда, бывало, на уроки соответствующие «спецы» разные. К нам прислушивались, приглядывались.
Заботливо приняли в слои ряды паренька с «трёхрядкою». Но по другому профилю. По – ударному. И дали инструмент – ксилофон!
Мы раньше о таком и не слыхивали. Поражены были чрезвычайно.
Лично я – так до сих пор изумляюсь. Особенно не могу такого вообразить для нынешних времён лихолетних. Зато слова появляются «лихие». Вроде – «кастинга». Хотя самим