Навсегда.
Хорошо это было или плохо? Для меня (не для театра же) я по сю пору не знаю. Порой сожалею. Но это, пожалуй, как вообще о минувшем. Иногда радуюсь. Знаю, что придуриваться я мастак. Но, видимо, не более того.
А ведь, чтоб вырваться из общих рядов «подтанцовки», этого совсем недостаточно. А что ещё надо?
Кроме «искры Божьей»?
3. Чего ради?
– Ну, спрашивается, за каким дьяволом ты это слепил? – Жека презрительно беломорину перекинул из одного угла в другой.
Это я про его рот. Надо признать, что я ему в него смотрел. И в прямом и в переносном. И не я один.
И так же презрительно бросил писанину мою на стол. На крохотное свобдное место. Старый круглый обеденный стол был заставлен по обыкновению стандартным набором. Перечислять, что входило туда, смысла особого нет. Отмечу лишь портвейн. Остальное – воображайте сами. Только без деликатесов и излишеств.
Сердиться на Жеку было невозможно. Аура у него такая была. По крайней мере до состояния «в разьетинушку». А ещё: он непременно выдал бы что-то резонно-стоящее.
Так было и в тот раз.
Я скривил щёку левую, как от зубной боли, мне это показалось глубокомысленным. И промямлил, чтоб не молчать:
– Не стреляйте в пианиста, он играет…
– Ой-ой, держите меня, – заржал Петух, хватаясь за бутылку.
Это, ведь, его фамилия такая была – Петухов.
– Не льсти себе, графоманчик. – Вылил с этими добрыми словами в себя полстакана «33»-го.
– На хрена, спрашивается, ты убогое вступление филосовское в свою «Мелодраму» присобачил. – Продолжил обличение моё Жека, довольно жмурясь и только, что не урча.
От портвешка, от беломора и от воспитательного процесса.
Ах, как хотелось бы ответить ему по существу, попросту: «Сам дурак».
Но… Приходилось юлить. Таком примерно макаром, на горло песне своей наступив:
– Слышь-ка, ты! Энштейн наш доморощенный. Сам, ведь рыбина, мне вещал, что в середину любого текста можно вставить любые ахинейные строки. Очень-де может быть клёво и полезно. Как теперь выражаются – прикольно. И тем самым проверить аудиторию возможную на «вшивость».
А попросту узнать: будет кто читать содеянное, иль дураков не сыщется.
– Так это, ведь, я ж тебе, старательный наш, в «диссерт» твой советовал пристроить. Не более того. – Потешался Петухович.
– Опять ты всё перепутал и, как говорится: «заставь дурака…».
Боже ж ты мой! Как же прекрасно было вот так вот просто трепаться с ним, вроде бы, и ни о чём. За стакашиком вина.
Продолжал я изображать придурковато. На большее моих достоинств и не шибко-то хватало:
– Ну, вот я и вставил. И там, и там. С «кирпичиком» кандидатским ты на все сто в правоте оказался. А с «Мелодрамой»? Так и её похоже ты в едином числе только бдел. Пребудет, видимо, так и дальше у меня. Знать судьба такая, – посетовал я горько-прегорько.
Так в действительности и вытанцовывалось.
Жека собой являл прям-таки «энштейна» молодости нашей. Теорию