Смотри, не споткнись, – за рукав формы школьной ухватил я Деника, подножку не успел подставить, в виде дружеского внимания.
– Идём…, бежим…, не успеем…, – задыхаясь, запинаясь, тащил меня за собой Денисов. – Там! Там в зале в этот…, в театр берут!
Мы еле-еле успели.
Серьёзный такой дяденька, в очках, ещё совсем даже и не старый, а напротив почти очень молодой, набирал из нас – «труппу».
Позже мы узнали и осознали это более, чем странное слово. А сперва просто было: многим хотелось «попасть в театр». Кто прознал об этом случаем. Как Денник. И я – за ним уцепившийся.
На сцене глупо выглядем Сёмка из восьмого. Стих какой-то читал.
Что-то про штаны. И про паспорт, что ли. Народу было – средне. Но никто, правда, не смеялся. Хотя была возможность. Сёмка уже тогда был толстоват. Потом в театре играл матроса. В тельняшке и с ружьём. Стих его, видать, понравился. Очкастому.
До нас с Деником очередь в конце самом дошла. Вернее не дошла вовсе. Нас он глядеть и слушать не собирался. Он с шестого класса брал. А у нас на сцене лампа переносная только одна была. Деник, хитрюга такая, сунулся помогать. С лампой, с этой. Таскать, подсвечивать.
Вот – он уже и в театре! Осветителем.
А мне в конце уж почему-то (как прибежавшему с осветителем, что ли?) режиссёр-очкарик благодушно разрешил:
– Ну, давай, курносенький, прочти нам стишок какой.
А я-то? Ни сном, ни духом ведь не готовился. На такой «кастинг».
Да ещё под самый занавес.
Отец мне говорил как-то:
«Не знаешь, как ответить? Если спрашивают что-то серьёзное. Только не молчи. Главное-говори! Что угодно говори, но не тушуйся. Не показывай, что застали тебя врасплох».
Не раз потом в жизни меня это, без трёпа скажу, спасало. Так это – уж когда было! В институте, армии, в море.
А тут: пятый класс, школьная сцена…
В голове вроде завихрилось:
«Буря мглою небо кроет…»
А дальше, а дальше замело всё ею. А молчать – нельзя! И «труппа» набрана, и «осветители».
Бабушку вспомнил. Полю. Почему?
«Жили у бабуси —
Два весёлых гуся…»
А это я уже рассказываю. Прикрыв глаза и руки растопырив:
«А гусак, ох, здоровущий гусачище, меня всё норовил за ногу тяпнуть, а гусёнки, не гляди, маленькие, ему помогали, убежать не давали, а вы не смейтесь, не смейтесь, я сперва тоже смеялся, от него уворачивался, да и доуварачивался – на одного гусёнка-то и наступил, уж, как бабка меня ругала-то, как ругала: «ох, убил меня, оголец, ох, убил», а сама плакала, а я за нею…».
– Ладно. Хватит. Насмешил «два весёлых гуся», понимаешь…, м-ым.
Попробуем. Есть у меня один водевильчик. Как раз для Мариночки.
С этими словами «режиссёра» нашего – для меня тогда непонятными – стал я последним членом театрального самодеятельного коллектива. Школьного театрика нашего с «Чайкиной» улицы.
Маринка была на год меня старше. Белобрысенькая худенькая шестиклассница. Очень смешливая и общительная. Вообще-то, Машкой её звали. Из породы нынешних «блондинок». Режиссёр, «Станиславский» наш, взял её, а роли