записывает. Не нагло себя ведет – достаточно вежливо, корректно, и как-то сразу проникся к нему уважением, почувствовал, что он меня "топить" не будет, поможет выйти из этой неприятной ситуации с наименьшими для меня потерями. И вдруг залетает к нему в кабинет молодая особа и говорит: "Папочка, мы тебя с мамой ждем на обед, смотри не опаздывай, а то ты вечно своему желудку устраиваешь испытания на выносливость." Он, вижу, слегка растерялся, неудобно ему стало за дочь, что она так беспардонно врывается к нему на работу и в присутствии постороннего, тем более подследственного, ведет семейные разговоры. "Хорошо, хорошо," – ответил поспешно он, давая ей понять, что сейчас он занят, и было бы очень даже неплохо, если бы она удалилась и закрыла дверь с другой стороны. Но она зыркнула так на меня, как рублем одарила, и заявляет смело, введя и отца, и меня в смущение: "Какой милый мальчик, вот бы мне в мужья такого." "Света! – повысил голос отец-следователь, – ты ведешь себя некрасиво, оставь, пожалуйста, свои эмоции при себе и покинь этот кабинет, не мешай мне вести допрос." "Допрос?! – удивилась Света. – Он что-то натворил?.." В общем, пришлось отцу встать и вежливо выпроводить собственную дочь и только после этого, извинившись, продолжил меня допрашивать. Однако через пару дней он вновь меня вызвал и, стараясь как можно короче, объяснил мне положение вещей, отчего я чуть не обалдел. Оказывается, Света теперь не дает ему покоя, прося и требуя спасти этого молодого парня, то есть меня. И просила мне передать, что я ей очень понравился и что, мол, если не возражаю, с большим удовольствием готова со мной дружить и даже идти со мной по этапу на край света, как когда-то шли за декабристами их жены. Он также сказал, что пообещал своей единственной и любимой дочери сделать все возможное, чтобы "дело" в отношении меня прекратили. Тем более, признался он, факты говорят о том, что я в общем-то ступил на скользкую тропу преступности поневоле и есть шанс – осторожно с нее сойти… В общем, он сумел убедить выброшенного мной из окна парня написать заявление, что-де никаких претензий ко мне не имеет, что оговорил меня по ошибке, не разглядел и не понял в суматохе, как и кто его толкнул. Да он, собственно, и не держал на меня зла, прекрасно понимая уже на трезвую голову, что сам виноват, спровоцировал меня. Ну а мои прежние чистосердечные показания, естественно, уничтожили, как будто их и не было. Таким образом, из обвиняемого по этому делу я резко перекочевал в свидетели. И, как, понимаешь, оказался в неоплатном долгу перед этим семейством. Ты знаешь, Лена, если бы он, ее отец, да и она тоже, повели себя эдак по-барски, нагло, высокомерно, недвусмысленно давая понять, что они – мои благодетели, наверное, я бы не согласился на эту негласную сделку. Но, поверь, они повели себя достаточно порядочно. Света не скрывала своих симпатий ко мне, а Аркадий Иванович, ее отец, в общем-то ни на чем не настаивал. Следователь лишь поставил меня перед фактами: я нравлюсь дочери, он не находит серьезных оснований упрятывать меня за решетку, разумеется, не без настойчивого вмешательства
