скрипит то ли дверь, то ли голос.
Хромая, снимаю предохранители с ног. Волочусь к кудеснику. Ожидаю увидеть чудо заморское – с бубном да в ожерелье с костями. Глядь! А то простой русский парень, меньше меня на два фунта.
Вот так круто знахарь развел меня.
– Вы шаман по ногам и душам?
Парень кивает. Резкий запах спирта. Ладонями растирает колено раздутое и мычит: «ОмммНамах». Сердце стучит нитевидно, будто я – покойный монах.
– Кто же вам, батенька, в ногу и душу кол-то вонзил? Да к тому же осиновый.
Парень в корень зрит.
– Это на что Вы сейчас намекаете? Кровососом обзываетесь?
– Не серчайте. Такое случается от проклятья неразделенной влюбленности ведьмы. Встречались ли вам они? Вы им отказывали?
Тут смотрю – силуэт шамана рябит. А над теменем восходит нимб, как свет прожектора. Превращается лик его в морду… Моего ушедшего Пса. Трясу щеками – развеять мираж. Шаман приникает ко лбу.
– Уу, да у вас агония. Ну, тогда в добрый путь! Готовы?
Чувствую – плохо мне. Бледно кивнул да лег на платформу.
Шаман приносит склянку округлой формы. В ней пчела жужжит, паникует. Будто чувствует – недолго жить.
Шаман говорит о каком-то заговоре. О надежде. Привороте не первой свежести – на кости́. Не материи уже, а черной магии.
– Чтоб соблюсти все формальности по-канону, ответьте, батенька: готовы ли вы проститься?
В пылу лавины жара, всеохватывающего изнутри, киваю жадно. Заслон склянки рука отворяет. Жало впивается в ногу. Пчела дергается. Падает оземь. Раз – два – три, последний выдох.
Шаман глаза закрыл и с почтением молчит. От испуга я отключился.
Море шумит. Вуалью пенистой волна, как вдова, омывает место почившего афалина. Слышу в грудине – эхо тонкого далекого пения. Открываю глаза, грудь пронзает кручина.
– С почином и возвращением назад!
Шаман протирает ладони спиртом. Берет оплату. В колбе пустой молчит тельце воина полосатого.
Спустя тридцать четыре часа я ногою легкой ступаю на берег морской. Народ еще спит. Со стихией наедине мы.
Вдалеке – афалинов стая резвится, решаюсь плыть к ним. Гребу, запыхаюсь. Все-таки отражаются на здоровье жара, чурчхелла и пахлава.
Вдруг впереди, смотрю – барахтается детина… За воздух хватается, жужжит. Поглощают волны-то чертовские полосатую спину… пчелы! Разверзается гром под куполом. Афалин уже мчит, но я быстрей. Из-под толщи воды подставляю правую руку. Сажаю пассажира на палубу да разворачиваю корабль к берегу.
Ветер тучи нагнал. Поднял волны, что выше темени. Гребу, не помня себя, контролирую руку. Ладья тела едва уже тонет с одним плавником на ходу. Еще волна – и ко дну. Чую вкус водорослей во рту. Кричу: «помогите». Мимо плывет афалин. Незримая сила толкает на берег. Меня подбрасывает.
Рука разжимается. На ладонь льется жемчужный свет. Пчела отряхивается, распростирает крылья и возвращается – в небесный улей.
Выплюнув