Булонский лес. Вечерний круиз по Сене впечатлил его, как двойное освещение, изнутри и снаружи. Только по поводу могилы Наполеона его фундаментальные принципы пробовали тихо сопротивляться:
– Если бы существовала могила Гитлера, ты тоже пошла бы?
Но умильное выражение ее лица было обезоруживающим:
– Но мне бы так хотелось…
И они посетили могилу Наполеона.
Осознавала ли она, какое пламя она всколыхнула? Вероятно, нет. Тем более, что ее, наверняка, предупреждали о любвеобильных манерах французов, и она была подготовлена к тому, чтобы считать такое поведение нормальным, привычным в их среде. Разумеется, ее вины в этом не было, кроме непреднамеренной, заключавшейся в ее молодости, ее обаянии и привлекательности ее иностранного происхождения. Раза два-три она брала его за руку, но было бы неправильно придавать этому дружескому жесту провокационное значение, которого в нем не было. И как отказаться от приятной роли балуемой девочки рядом с пажом, предупредительно готовым исполнять каждое твое желание! Она обосновалась без лицемерных протестов в этом гнездышке заботливости и с нескончаемым удивлением сопровождала упоенным взглядом все объекты.
Одним из объектов часто было лицо Паскаля, когда он сообщал более-менее достоверную информацию о чем-то, и тогда удивленные глаза над безупречно ровной улыбкой – возможно, ироничной – делали его таким бледным, как будто вся кровь из его сосудов перетекала в сердце. Особенно, когда он путался, пытаясь отвечать на застигнувшие его врасплох вопросы, как этот:
– Почему в парижских барах телефонные кабинки соседствуют с туалетом?
В такие моменты возникало сомнение:
– Она доверяет моему мнению или издевается надо мной?
Она задавала много вопросов; говорила на эсперанто, как на родном языке; имела ясное представление обо всем, что мы посещали, точные знания об эсперантском движении. Ее умозаключения были скорыми и разумными, приправленными странноватым голосом, напоминавшим звуки клавесина. И Паскаль, у которого было право опасаться за какую-нибудь несчастную оппонентку, радовался случаю вести диалог на своем уровне.
Третий день завершился апофеозом. Монмартр. Ужин рядом с Мулен-Руж. Ночное созерцание панорамы Парижа с террасы на холме, россыпь отблесков на окнах под вращающимся сигнальным огнем Эйфелевой башни, скользящим по крышам. Кофе, ликеры, Плас дю Тертр… В полночь они спустились с холма, рука в руке, как жених с невестой, вслух считая ступеньки и споря, если результаты не совпадали. Они не смогли найти машину. Пришли к философскому решению, что ее украли. Продолжили путь пешком.
В два часа ночи, у крыльца своего отеля, она попросила дрожащим голосом, боязливо, чуть ли не стыдливо:
– Вы поцелуете меня?
Возможно, она верила в неизбежный французский ритуал. Либо восточная вежливость не терпела отказа. А может быть, что более вероятно, вино, ликеры, теплая августовская ночь вскружили ей