раздел, Китаогитсуми внезапно спустился на землю. Он позвал жену и с полной свирепостью интеллигента, только что ставшего разнузданным грубияном, залепил ей две сокрушительные пощечины, объяснение которым ей пришлось долго ждать.
*
Это наказание было тем более чрезмерным, что в течение последующих недель письма больше не приходили. У Паскаля Лоренса случился первый апоплексический удар.
*
К счастью, он выздоровел. И после необходимого для восстановления перерыва переписка возобновилась. Более спокойно. Более пространно. Очевидно, Лоренс осознал тщетность своих грез, отсутствие возможного выхода. Его письма стали более дозированными, более сдержанными, может быть, несколько более отполированными и отшлифованными. Но новый дух, с менее страстным фоном, был на таком же высоком уровне, продолжал восхищать Китаогитсуми, который теперь мог отвечать с более легким сердцем, без напряжения нервов.
Фактически, его приключение с Нэнси, последняя искорка жизни на пороге ее осени, ознаменовало поворот в карьере Лоренса. Болезнь не только не ослабила его, но, наоборот, стимулировала его творческие способности. К этому периоду относятся его наиболее значимые и известные произведения. А также наиболее утонченные, наиболее богатые оттенками.
«Ее» письма в большой степени способствовали такому потоку. Он рассказывал «Ей» обо всех своих намерениях, решениях, надеждах. Сообщал «Ей» о своих работах, занятиях, документах, рукописях. С нетерпением ждал «ее» замечаний, комментариев.
Когда началась кампания в защиту старых неологизмов, борьба была жесткой, но их союз, хотя и под его именем, послужил во благо языка. Во время серьезного спора вокруг ata/ota (суть которого состояла в том, какое действие в будущем выражает суффикс страдательного залога ota – продолженное или простое?) «Она» удивляла его точностью и обоснованностью аргументов, приводимых по поводу его статей. Разумеется, вопрос был глупым; но чем глупее проблема, тем более умным должен быть ответ, чтобы звучать убедительно. Единство в эсперантском движении во многом обязано никому неизвестной Нэнси Китаогитсуми.
Годы шли и шли. Переписка продолжалась, регулярно, в многообразии форм, с вечерним спокойствием стареющей тихой пары. Несколько раз пламя возгоралось, без продолжения, без завтрашнего дня, очевидно, от каких-то внезапно проснувшихся воспоминаний. Как-то он послал телеграмму:
– О, Нэнси! Наше дитя…
На что «Она» ответила – слово в слово:
– Не жалей об этом. Мне самой жаль, что произошел выкидыш.
Он больше не упоминал об этом. Вероятно, отвлеченный другой проблемой. Возможно, именно в этот период у него зародилась идея его главного произведения, бесконечной поэмы, настоящего французского эпоса, в которой он переживал и оплакивал остроту своей дальневосточной любовной страсти:
«Страсть, как грезы о тебе…»
*
Французская поговорка