одури похожая на его дочку – веснушчатую бойкую Дашку-кудряшку: и очень, очень испуганная.
Дашка была счастьем и путеводной звездой Лихова, особенно после того, как в прошлом году его бросила жена. С простым сантехником хрупкая душевная организация гениальной, пусть и непризнанной поэтессы не уживается, видите ли. И ребенок внимания требует, а временами еще и есть просит.
Лихов наклонился к девочке.
– Что случилось?
– Меня дяденьки пьяные трогали-и-и! – захныкала она. – За попу, а худой чуть трусики и платье не порвал! А толстый шею языком лизнул! Я еле убежала-а-а!
Перед глазами Лихова колыхнулся багровый туман. Воображение в темпе, детально и красочно изобразило паскудные рожи кучи ушлепков, с похотливым хихиканьем лапающих его Дашку.
– Где?!
– Та-а-ам…
Девочка ткнула пальчиком в сторону заброшенного двухэтажного профилактория – места сборища алкашей и прочих маргиналов, находившегося в паре сотен метров от дома Лихова.
Он коротко рыкнул и побежал к заброшке, придерживая увесистую и глухо звякающую сумку с инструментом.
Обкусанные ржавчиной ворота были нараспашку. Лихов миновал их, целью был темнеющий провал входа.
Заскочил внутрь. Редкие чешуйки штукатурки на стенах, битое пыльное стекло, грязь и рваный линолеум под ногами, куцые обрезки сантехнических труб из стен, въедливый запах сырости. Лихов спохватился, вытащил из сумки трубный ключ и пружинисто зашагал дальше.
Мужские, явно нетрезвые голоса звучали из второго дверного проема с левой стороны. Рассохшаяся дверь валялась поперек коридора, и Лихов свернул в комнату, на ходу замахиваясь ключом.
Возле деревянного ящика, накрытого куском фанеры, на обшарпанных стульях сидели два мужика. Украшающий фанерину натюрморт был незамысловатым – бутылка дешевой водки, свежий огурец, банка рыбных консервов, несколько ломтей хлеба и два пластиковых стаканчика. Еще одна, пустая бутылка валялась на полу.
На звук шагов мужики повернулись одновременно. Один напомнил Лихову Весельчака У из «Тайны третьей планеты» – короткие ножки, шарообразный торс, лысая голова из плеч и заплывшие свинячьи черты лица. Второй мог без грима сниматься в роли Кощея – худой, высокий, с длинными руками, крючковатым носом и костистой физиономией мизантропа.
– Ты чо, бля… – Весельчак успел пьяновато вытаращиться и привстать, а потом трубный ключ с размаха раздробил ему скулу. Весельчак слетел со стула и грохнулся на карачки, выхаркнув кровь вперемешку с осколками зубов.
Кощей сжал мосластые кулаки и вскинул руки к лицу, но Лихов без раздумий обрушил ключ на его колено. Кощей заорал, показывая мелкие кариесные зубы и желтоватый язык, схлопотал ногой в живот и кубарем покатился со стула.
– Шема, блядь… – Весельчак сморщился и сплюнул вторую порцию зубов. – Ебнулшя, шо ли?
Лихов пнул его в то же место, куда ударил ключом. Голова Весельчака мотнулась в сторону, показав короткую пухлую шею со вздувшимися жилами, и он упал набок, зайдясь в жутком кашле.
Кощей