Мадам Зельда… Она была… Как сейчас помню: «Гершеле, старый ты поц, чтоб тебя перевернуло, как лук – головой в земле и задницей в воздухе! Где опять мои очки? Для чего в доме шрейтеле, если средь бела дня очков не отыщешь?»
Аурика фыркнула.
– Очень добрые слова, ничего не скажешь!
– Так ведь про шапку ни полслова! Она бы и не вспомнила про шапку… О, мадам Зельда! – голосок довольно хихикнул. – Когда она родилась, во рту у нее сразу торчал целый зубик! Самый настоящий острый зуб! Совсем она была наша… Ваша то есть… А впрочем, что наши, что ваши – не все ли одно… И когда пан доктор, да встретятся они в райских кущах, перевернул малышку, чтоб шлепнуть ее, извините, по попке – она даже не закричала, а только крепко укусила пана доктора! Ух, как она… А впрочем, пан доктор тут же сказал, что будь это мальчик – назвать бы его в честь деда Владимира, Вольфом, Велвлом, волкодлаком, но раз это девочка, и имя Вольф никак ей не годится, то можно ведь вспомнить, что на священном языке Вольф – это Зев, а Зев – это почти уже Зельда… И представь-ка себе – так ее и назвали!
– Еще как представляю, – кивнула Аурика. Ей нравилось слушать Гершеля, когда он пускался в воспоминания.
– А раз мадам Зельда потребовала от меня извести муравьев… Ну, то есть как извести – изгнать их из дому, чтобы и духа не было! Знаешь ведь, ваши не любят всех этих порошков, да и все мы не любим. И я решил подшутить над мадам Зельдой! Да, подшутить! Она всегда любила добрую шутку… Я нашел в хлебнице черствую булку – мадам Зельда сберегала ее на котлеты, ну да черствой булкой можно ведь и пожертвовать раз в году. Я внушил муравьям, что вкусней этой булки ничего не может быть, что она даже лучше остатков сладкого субботнего вина из зеленой бутылки, и что им немедленно стоит переехать жить в эту булку всем муравейником! О, старый Гершель тогда еще умел убеждать… И вот муравьи со всего дома собрались в черствой булке и копошились там, как лантухи в сахаре. А мадам Зельда как раз собиралась готовить котлеты, потому что хозяин должен был вернуться со службы. «Что это?» – говорит она. «Никак булочная расщедрилась и сыпанула в булку маку?» А потом надела очки… Ох, как она ругалась! Но уж потом мы вынесли всех муравьев вместе с булкой подальше от дома и наказали не возвращаться!
Аурика рассмеялась, и голосок за корзиной тоже рассыпался дробным старческим смешком.
– Помню эту историю, помню! Бабушка рассказывала!.. Но скажи ты мне вот что, Гершеле, – она вдруг посерьезнела. – Что все-таки делать с Бером? Я слышала, как он играл вчера – да и ты слышал… Там, внутри, у него все еще сидит… остаток боли. Знаешь, так странно: вокруг уже весна, и май, и цветы, и зелень – а где-то в низинке маленькое озерцо никак не хочет оттаять. Что с этим делать, Гершель? Ему же больно… Но разве я мало делала? Ну, скажи – мало?
Голосок виновато кашлянул.
– Ты делала много, хозяйка. Ты делала все, что надо. И старый Гершель, кажется, немного тебе помогал…
– Ты мне очень помогал, Гершель. И продолжаешь помогать. Еще с тех пор, как мы условились – что вместе будем делать Беру хорошо, уютно и безопасно…
– Да,