закрыться, чтоб родители не шастали, не мешали нам играться-развиваться, и вздремнуть, грудь успокоить – тревожно как-то в груди… Хошь – наливочки…
Ночь. Слава Тебе, Господи, что награждаешь нас за труды праведные сном добрым молодецким, хр-хр-хр. Снится мне: бегу по полю, падаю в рожь колосистую, глаза закрываю, ветерок теплый грудь обдувает, пыльца ноздри щекочет, кроты ямки роют, запас богатый за щеками держат, блаженство, рай, красота, и тут голосок тоненький ласковый – «хошь – наливочки, хошь – ножку жуй» – из-под земли вроде как. Смотрю в дырку – крот глазами черными блестит, графин на подносе одной рукой держит, другой призывает: «Иди сюда, хошь…»
А я не могу, дырочка-то маленькая, уменьшаюсь до размера зернышка, падаю в нору – крот хохочет по-детски, заливается, хошь, говорит, хошь… Я бросаюсь к кроту, вырываю графин, а он мне хрясь по носу, грудь сдавило, упал. Опять поле. По груди прыгает и ножками топочет ребеночек. Хохочет, заливается, смотрю в его глаза: ни капли жалости, одна дикость какая-то, жестокость и радость беспредметная. Рванулся я, чтобы упал он с груди моей, да и проснулся в холодном поту. Съел тефтельку в томате из хозяйской сковородки, отлегло, потом снова давит. Справочник медицинский открываю, смотрю – «Инфаркт». По всему – инфаркт. Плохо дело, думаю, вот она, жизнь моя, короткая, Господи, какая.
Разбудил друзей, вызвали скорую помощную. Инфаркт, говорят, дело ясное. Давление меряют, кардиограмму делают, тело мое бедное бледное колышется все как кораблик бумажный в океане. Вот и все, думаю, вот и все радости, вот она жизнь твоя. Дома был бы – наливочки выпил бы, душою согрелся перед смертью-то, последний разочек. А две выпил бы – так и уходить было б веселей. Пип, пип, пип…
– Лежите милый, что ж вы скачете, нельзя вам, любезный, одевайтесь аккуратненько. Шарф, шапка, шинель на рубашку тоненькую, все, готов.
На прощанье, напоследок спрашиваю:
– Друзья мои, хорошо ли жил я, успел ли сделать все, что должно приличному человеку, судите меня здесь, скажите слово последнее. Успел? Ну слава Богу. Спасибо за все. Оповестите родственников.
Друзья испугались, засуетились, вот оно каково, будут знать, при жизни не ценили, так хоть после смерти слово доброе скажете.
Реанимация. Меняются часто, помирают, стало быть. Вот и мне недалеко. Вздремну на дорожку. Утро. Вижу – едут друзья ко мне, беспокоятся, пальцы ломают, щеки кусают, ногти грызут – не уберегли, а человек-то был какой хороший. Не мы ли его загнали так? Заходишь, бывало, в комнату, а он сидит дремлет, лицо белое, давно видно болезнь в груди гнездилась, а мы-то, а мы-то и не замечали. Слова доброго не говорили, все шикали, да понукали, да смеялись над больным человеком. На пороге смерти стоял, а жизнь как любил, как косточки сладкие обгладывал, щечки-то какие были – радовался искренне, не ценили при жизни.
В реанимацию звонят – состояние тяжелое. О Господи! Плачут.
Родственники молча