Кинематографика любви. Адель Барабаш

долго. А может закончиться прямо здесь, прямо сейчас. Ты потеряешь все. Будешь обсиживать диваны, обтирать стены, множить бычки в пепельнице, проживать жизнь вхолостую и смотреть на тех, у кого еще есть карты, шансы, к кому приковано внимание, кто дышит, кто живет…

      Меняются декорации: запутать, сбить с толку, не успел привыкнуть к прикосновению нежного меха к своей щеке, или черным рукавам узкого смокинга с серебряными запонками, втиснуться в обтягивающее платье, почувствовать себя в нем комфортно, игриво запрокидывая копну белых переливающихся волос, улыбнуться, сверкнув жемчужными зубами, как вдруг окажешься на даче у доктора философских наук Тамаза Гвишиани. Ты в бежевом костюме-тройке, с толстенной сигарой в губах. Не поперхнуться бы дымом. По инерции ласкаешь свою ляжку, обтянутую красным платьем. Пересдача. Запрокидываешь голову назад, ударяешься о стену. Только пообтесался в компании интеллигентных людей, привык к новому облику, перебираешь длинными пальцами острую бороденку, посмеиваешься в рыжие усы, шутишь по Гегелю, как вдруг кто-то хлопает больно по плечу, вздрагиваешь:

      – Не спи, Артист!

      Можно выглянуть из-под острого козырька, как бы смотришь че по чем, заодно и сообразить, где ты. Напротив Грек, вор в законе, рядом коза его Машка скачет. Глаза режет от дыма, выпить скорей. Вокруг шакалят расписные, зырят злобно – выбывшие. Они хотят тебя. В момент, когда вылетаешь, еще несколько секунд ты и там, и тут, и для них кайф посмотреть на тебя, помацать, заглянуть в глаза, мол, каково, падла? А потом все. Сливаешься. И они отступают, теряя интерес.

      Отпуск. Открыл глаза, а ты на скамейке в парке перед прудиком, а по прудику лебеди плавают, утки, детишки визжат, мамаши ругаются. И хоть ненавидел раньше и тех и других – лыбишься, радуешься – благодать! Раскинешь руки по скамейке, глаза закроешь, чтобы счастьем упиться. А тут снова: «Не спи, Артист!»