что родной многим была.
Шли дни, с каждым оборотом которых город ощеривался. Села, что наокол, затихали, принимая люд простой под знамя Белого Города. Всякому мужу здесь давали меч со щитом, а всякой бабе – травы.
Еды едва хватало. Даже то, что приносили с собой селяне, уходило вдвое скорее. А Элбарс ждал. Выпускал из стен белых по лазутчику, ожидая новостей ежеденно. Только те возвращались как один: дороги к Пограничью пусты. Стало быть, еще не час.
Рвы рылись глубокие. И среди промерзшего дна устанавливались пики – не высокие, нет, – такие, чтоб нанизать на них человека. Или двух. С острием железным.
И кузнецам было приказано не жалеть руды, выплавляя в наконечники даже старую утварь, что еще оставалась в избах.
А в бойницах зажглись огни. Они горели что день, что ночь, и город вместе с ними пылал. И случись хотя бы одному огню погаснуть, он уносил с собою жизнь степняка, что недоглядел. А на вахту приходил кто-то новый…
Смолы было много. Ее оставляли в высоких башнях. Широкими кадками, в которых раньше огурцы солили. А теперь вот огурцов не осталось, и кадки те были пригодны лишь для аспидной жижи.
В бойницах ждали лучники. Сменялись с наступлением дня и ночи, не спали. Лучшие из лучших – воины, которыми гордился сам Хан. А теперь вот они ждали его, готовые вскинуть короткую стрелу в тетиву.
А посеред широких улиц ставились катапульты. Собирались из дерева смольного, и вырастали одна за другой, пока ворота были открыты. И только после того, как лазутчики вернулись с дурными вестями, катапульты те пересчитали: немного. Всего-то четыре штуки. Да только и этого, глядишь, хватит, потому как Княжество Унислава Белого славилось камнем своим. А уж его в Белограде хватало.
И кузни все больше работали не только днем, но и ночью. Грохотали, шипели. Плавили руду, что могли найти, а потом являли в повозках наконечники для стрел, да мечи стальные. И что с того, что не были они ровней саблям степным? Не в том состоял расчет Элбарса. Потому как даже самое умелое войско уступит многочисленному.
А белогородцы жить хотели. Они уж и так понесли потерь, и сейчас готовы были оберегать город ценой своих жизней.
Глашатаи читали на улицах Указ, согласно которому Правитель Белограда, Элбарс Белый, нынче приказывает остатки продовольствия достать из закромов, что покоятся у самых городских стен, да снести к Замку. Потому как если не отстоят белогородцы своих границ, то укрыться можно будет лишь внутри, в сердце Княжества.
Припасы стекались к стенам старой цитадели, и их укладывали ровными рядами в закрома, а выдавали небольшими порциями. С куском хлеба да корнеплода, с тонким слоем свиного сала. С пляшкой воды жгучей, мутной – по одной на каждого жителя.
И с возвращением лазутчиков объявили военное положение. Стали ждать.
Внутри двора замкового поставили соломенные тюки, где коровьей кровью чертились круги алые. В круги те учили метиться как стрелою короткой, так и ножом метательным. А еще дрались…
Впервые степняк учил белогородца