указал он на кресло перед небольшим, низким, но довольно широким столом с компьютером.
– Ты в плену был? – Наташа не села, подошла к книжному шкафу, стала разглядывать книги. – Я не знала.
– Пришлось…
– Ух, ты, смотри-ка, сколько у тебя классики! И философы? – восхитилась Наташа. – Читаешь или для антуража, для мебели?
– Все прочитал. Куплю нужную и сразу читать. А иногда возвращаться, перечитывать приходится. Когда в первый раз читаешь, если увлечешься, многие мысли не замечаешь.
– Зачем это тебе нужно? Ух, ты, смотри, учебник английского! Ты, что, скажешь, английский учишь?
– Я заканчиваю подготовительные курсы в институте международных отношений, – ответил Игорь.
– Ты меня удивляешь, – взглянула на него Наташа и снова повернулась к книжному шкафу. – А Анохинских, смотри-ка, у тебя сколько, – вытащила она книгу Дмитрия Анохина, открыла, увидела подпись автора. – Он тебе дядя вроде бы, да?
– Мамин брат.
– Пишет он увлекательно, страстно, но боли много, страданий, крови. Тяжело, хочется отвлечься за книгой от жизни, а тебя опять в нее возвращают.
– Пугает тебя, что чересчур много жизни в его книгах?
– Ну да. В жизни полно страданий, и надо как-то от них отвлекаться, забывать. Телевизор включишь, там кровь, страдания, того ограбили, того убили, ту изнасиловали. Одна надежда на книги. Книги должны освобождать от тягот жизни, давать забвение от страданий, отрешать от всего житейского, учить красоте.
– Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой, – засмеялся Игорь и добавил серьезно: – Я, напротив, убежден, что искусство не должно освобождать от страданий. Это большой грех, потому что из-за этого у читателей возникает равнодушное отношение к жизни, которое ведет к пассивной безвольности, а значит, к рабству. Искусство должно возбуждать сострадание к оскорбленным и униженным, побуждать к действию. И как раз Анохин это делает. Потому я люблю его книги.
– Искусство, прежде всего, должно приносить эстетическое наслаждение.
– Это само собой разумеется. Если эстетическое наслаждение произведение не приносит, значит, это не искусство, это халтура. А я говорю, именно об искусстве.
– Значит, тебя больше возбуждают слова: «вставай проклятьем заклейменный», чем – «шепот, робкое дыханье, трели соловья». Так?
– Ты хочешь сказать, что я не могу воспринимать красоту, что она меня не трогает? Нет, не так… Да, когда я среди людей, меня будоражат, побуждают к действию великие слова: «вставай проклятьем заклейменный», а когда я один и мне грустно, сильно трогают душу совсем другие слова, например, такие: «И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной… Срок настанет – Господь сына блудного спросит: «Был ли счастлив ты в жизни земной?» И забуду я все – вспомню только вот эти полевые пути меж колосьев и трав – и от сладостных слез позабуду ответить, к милосердным коленам припав».
– Да, ты меня удивляешь, – повторила Наташа. – Не ожидала я ничего