очутилась ко мне лицом и, быстро закинув мне на плечи ноги, отжала мой подбородок назад и опрокинула меня навзничь. Я не успел и подумать о сопротивлении – так быстро оказались прямо перед глазами напряженные мышцы ее скрещенных икр. Лина не дала мне передохнуть, еще одно движение, и она сбросила меня на песок, я пытался встать, но поздно: мою загнутую вниз голову уже сдавливали ее руки. Я тут же понял, что из этого борцовского захвата мне не вырваться. И все же я сделал несколько попыток – объятия Лины тут же стали мощней. Мне было плохо, ломило затылок, запах пота сестры кружил голову, но больнее всего жег стыд – и в этом пожаре в секунду сгорела сотня школьных туалетов вместе с тысячью самых страшных хулиганов.
– Ну что, все? – услышал я где-то вдалеке победоносный голос Лины. – Все или нет?
– Все, – отозвался я и тут же тихо заплакал.
– Ну что, обманщик, будем кричать кукареку?
– Будем, – буркнул я, и ее руки разжались.
Поднявшись с песка, мы стали отряхиваться. Лина весело попросила: «Помоги мне!» и я, опустив голову, шлепал ладонью по ее плечам, с яростью ощущая всю кристальную ясность высказывания: «Хоть сквозь землю провались!» Лина, смеясь, приподняла обеими руками мою голову и заглянула в глаза:
– Кавалер, чего голову повесил? Не обижайся на меня… И не переживай. Рано тебе еще с девками бороться. Вот подрастешь, тогда… – и она быстро, прямо под одеждой, поменяла нижнее белье на купальник, взбежала на гранитный выступ и прыгнула ласточкой в воду, подняв тучу брызг.
– Эй, Ромеев-младший, давай, окунись, чего же ты? – кричала она из воды. – Сможешь нырнуть головой вниз с этого места? Давай, ныряй, а кукарекать сегодня, так уж и быть, не будем.
Очутившись в холодной воде, я почувствовал себя лучше – мы принялись плавать наперегонки и я яростно обогнал ее.
Стыд, начало которого положила неудачная борьба с Линой на песке, жег меня несколько дней не хуже жаркого июньского солнца, и поэтому я не сразу заметил, что Вадим вышел из своего уединения с тем, чтобы присоединиться к сестре. Они часто и подолгу беседовали в его комнате, на веранде или в беседке в саду. Иногда, проходя мимо них, я слышал таинственные слова брата: бремя белых, патриции, триумвират, джонка, Александрия, Афины, белокурая бестия, снарк, южные моря, дом волка, белое безмолвие, и многое другое, что сразу пенило мое воображение. Брат говорил вдохновенно, сладко и решительно, а Лина отвечала восторженно и короткими фразами – и мне становилось не по себе от мысли, что у брата есть собеседник, который его понимает. Урии и гипы казались мне теперь далекой сказкой, я мечтал теперь уже о чем-то новом, незарисованном, но заранее прекрасном. Какое-то одно мое чувство вырвалось вперед, из настоящего в будущее, я рос нелепыми разными толчками, устремляясь в то время, которое я, еще не видя, полюбил.
К концу своего пребывания Лина почти совсем забыла обо мне. Вадим где-то раздобыл велосипеды, и я смотрел, как они проезжают мимо меня: сначала брат – высокий, худощавый, с застывшей на лице серьезной