тело (лица аристократов-изгнанников было запрещено уродовать шрамами).
– Больное существо. Даже монстрам тебя не скормить, – Хаос окинул девушку высокомерным взглядом.
Нокте видела брезгливость стража и хотела крикнуть: «Я не убивала!» – но тритон и сам это понял: девушке не хватило бы сил затащить мертвого в чашу и выпотрошить. Для этого необходимы хитрость и сила. К тому же (и это снимало с Нокте все подозрения) Форкий служил на юге и никак не мог встретить свою смерть близ Черного утеса.
Девушка ткнула пальцем в море и провела рукой по воздуху, изобразив волну.
– Это я и без тебя понял, он не мог сюда приплыть. Границы закрыты. Ее Величество наложила защитные чары, и те пропускают лишь мертвых. Течение из южных вод принесло труп сюда, куда приплывает всякий мусор. – Тритон поддел кончики остриженных прядей Форкия ногтем.
«Только среди наших принято обрезать предателям волосы за совершенное преступление. Не удивлюсь, если это работа южных стражей из благородных: они всегда смотрели на нас как на ничтожеств».
– Хорошо, что ты молчишь, изгнанница: я вижу твое уродство, но хотя бы не слышу тебя. – Хаос подтянул мертвого к себе, перекинул через плечо и нырнул в черную воду.
Снова Нокте осталась одна. Уколотый палец пощипывало от морских брызг. Ладонь уплывшего тритона оказалась холодной с бархатистыми чешуйками.
«От солнечного или лунного света те переливались бы серебром».
Тонкая морщинка пролегла между бровей девушки, она вспомнила: «Даже после смерти носителя в жемчужине остается магия».
Сомбра
Кладбище затонувших кораблей, разбившихся о скалы возле Черного утеса, стало пристанищем для отщепенцев морского народа.
Подводный бастион возвышался над бездной, из которой поднимались пузырьки воздуха. Там, в глубоких пещерах, крепко спали древние чудовища. Ни один морской житель не сумел бы до них доплыть: или замерз бы в ледяной воде, или был бы сожран скорыми на расправу серпенсами – те таились в норах, как чайки на скале, сверкая в темноте горящими глазами.
Бастион Сомбры, окруженный колючими фиолетовыми кораллами, напоминал огромный галеон с многочисленными шипами-мачтами и развевающимися парусами, в которых любили укрываться аквапилы. Тритонов они не трогали, скользя по ткани и сливаясь с деревом. Серпенсы кружили под свисающими над пропастью якорями, молодые особи устраивались на них и дремали. За провалом виднелись розоватые поля, – на первый взгляд, безобидные, но изрытые подземными тоннелями со штейнами – единственное место, за которым Эреб наблюдал со всей тщательностью, следя, чтобы популяция проклятых «медуз» не превышала допустимого уровня.
Когда он напивался вина, добываемого стражами из очищенных чернил каракатицы, то принимался крушить кнутом из хвостов электрических скатов тоннели штейнов. Чудовища медленно выплывали из спячки и, не успев очнуться, превращались в ничто. Зимой штейны пробуждались и пытались пробиться