остановились возле своего вагона, где, под одобрительные возгласы, передали товарищам принесенную воду. Шукалов посмотрел на старшину, взглядом показав, что полностью согласен с его словами. Тот достал из кармана кисет, собираясь закурить и, продолжил излагать наболевшее, вспоминая что-то из своего недавнего военного прошлого.
– Мы когда на территорию Германии вошли, ты бы видел, что тогда наши танкисты вытворяли. – Тихо проговорил старшина, уже когда-то поведавший Ивану про то, что в конце войны служил в мотострелковом батальоне танковой бригады. – Они же мстили! Танками дома немцев сносили. Ничего не щадили. Только рушили все вокруг и наслаждались этим.
Он трясущимися от волнительных воспоминаний руками стал сворачивать самокрутку, торопливо и небрежно насыпая махорку в бумагу.
– Ребята дошли до ненавистной им земли. Через смерть дошли, через огонь, через пекло. Некоторые по несколько раз раненые были. Из госпиталей бежали, только бы поскорее на фронт вернуться, – говорил старшина, глядя в одну точку и продолжая теребить пальцами готовую самокрутку, которую вот-вот хотел раскурить.
Видя волнения товарища и, чтобы не перебивать его и дать высказаться, Иван сам зажег спичку и подал ее.
– Камня на камне не оставляли. Все рушили, – продолжал старшина. – Одного мехвода из танка выволокли, а у него глаза, словно стеклянные. Плачет и причитает, что, наконец, по-настоящему мстить начал за родных, карателями в собственном доме сожженных. Ничего нашим солдатам тогда не надо было, никаких трофеев не нужно. Все подчистую уничтожали. Со слезами разрушали и сжигали. До того ненавидели все, что с немцами связано.
Он, наконец, поднял глаза на Шукалова.
– Люди пьяны были от мести, наслаждались этим! – старшина глубоко затянулся, стараясь самому сейчас не поддаться чувствам. – А мы только вот с тобой видели, как парень молодой жалеет, что в руках у него пулемета нет. Да он бы их и так сейчас, лишь бы кто разрешил.
Иван положил руку на плечо старшине, подчеркивая свое согласие с его словами.
– У многих из тех танкистов, что в моей бригаде воевали, как и у тебя дома сожжены. – Продолжил тот. – У кого хоть родные живы, а у кого их вообще не осталось, всех немец погубил!
После этих слов Шукалов опустил голову, вспоминая рассказ жены, услышанный им во время своего первого и последнего за всю войну приезда к семье. Тогда, уже на второй день после его пребывания, Александра Ильинична, сидя за столом, тихим голосом, иногда останавливаясь, чтобы успокоиться и смахнуть с лица слезы, рассказывала мужу о пережитом, рисуя перед ним жестокие картины уничтожения родной деревни, родного дома, родной улицы.
Тогда их предупредил староста, пройдя по домам, что немецкое командование просит жителей скорее покинуть свои жилища, освободив деревню для организации на этих местах новых оборонительных линий. И были его слова тогда не похожи