коллективе», – изасмеялся, причмокивая, будто ел что‐то охренительно вкусное. Рассказал, словно глумясь над кем‐то, что после визита Апполиона ни один эксперт никакого криминала не найдёт – человек вроде умер сам по себе, от естественных причин, или его настиг рок.
Горина передернуло. Снова где‐то глубоко в животе пробежал холодок, и сердце гулко ударило в грудь. Он дожевал бутерброд и устроился поудобнее, повернулся к солнцу и закрыл глаза. Где‐то рядом еле слышно шелестела чужая речь, под закрытыми веками тихо пульсировал оранжевый день.
Из Шарлеруа он уехал, как только ему сообщили, что есть прогресс с получением вида на жительства. Он не был глуп, чтобы прямиком рвануть в страну и торчать там у всех на виду. Неспешно, шаг за шагом, дистанционно он готовил электронные документы и так же неспешно переезжал из одного большого города в другой, не задерживаясь более чем на неделю. Он укрывался от невидимых преследователей в густо заселенных туристами отелях. «Мариотты», «Холидей-ин», апарт-отели… Он заказывал еду в номер, быстрой тенью проскальзывал через холл или шумные гостиничные бары, когда выходил на прогулку. Редкие свои променады на свежем воздухе совершал ранним утром. Полупустые улицы, немногочисленные прохожие. При малейшей опасности – мнимой или реальной – нырял в переход или в открывающееся к этому часу метро.
Так, неделя за неделей, месяц за месяцем кружа и запутывая след, он приблизился достаточно близко к стране, где надеялся найти легальное пристанище и откуда мог быстро добраться до клиники, где его уже ждали. И вот пару недель назад он панически бежал.
Бежал, казалось бы, из заурядного, безопасного города, где жил в средней и ничем не примечательной гостинице. У него были свои отработанные правила поведения в отелях. Например, в лифт он заходил последним, внимательно разглядывая тех, кто заполнял кабину. Если кто‐то из пассажиров вызывал у него подозрение, он отходил в сторону, ждал следующий или переходил к другому лифту. В тот раз, вернувшись с прогулки и заметив у стойки ресепшн ранних гостей, он замедлил шаг, подстраиваясь под общий неспешный ритм вестибюля. Натренированным взглядом окинул холл. Вдоль дальней стены bellboy катил пустую багажную тележку; немолодой консьерж, склонившись над конторкой, щелкал по клавиатуре; ранние гости, не выспавшиеся за время переезда, переминались с ноги на ногу в ожидании. Площадка перед лифтами была пуста. Горин не торопясь пересек холл и вошел в только что спустившуюся кабину. Над головой мелодично звякнуло, и стальные двери плавно поползли, сближаясь. В последний момент в сужающуюся щель скользнула фигура женщины с каштановыми вьющимися волосами и в темно-синем брючном костюме. Горин сразу решил, что она русская. Во-первых, она не проронила ни слова, европейцы обычно приветствуют даже незнакомых и даже в лифтах; во‐вторых, лицо её было безмятежно-равнодушным, а он привык, что все вокруг улыбаются; и, наконец, она была красива. Молодое, с плавно очерченным овалом лицо без следов макияжа