гудкам в телефонной трубке. Его остекленевший взгляд, казалось, был загипнотизирован странными картинами, неожиданно открывшимися в абстрактном рисунке обоев на противоположной стене; лицо его озарилось таинственной и решительной улыбкой, как будто было найдено простое решение чего-то прежде трудного и мучительного; как будто предчувствие неимоверного счастья внезапно снизошло на него.
– Димуль, что это ты там сидишь в темноте, – голос матери вернул его в этот мир, заставил вспомнить о деятельной человеческой сущности. Он быстро встал и направился в её сторону.
– Ма, я завтра уезжаю в деревню.
Не нужно было ждать много времени, чтобы увидеть насколько эта идея ей не понравилась.
– В деревню? Опять? Ты рехнулся! Лучше бы на работу устроился! Я тебе денег на дорогу не дам.
– Ой, ма, может хватит, – перекосился Дмитрий. – Когда я у тебя деньги просил? Успокойся.
– А когда ты будешь определяться? Уже двадцать лет почти, а ты все по деревням разъезжаешь! И хотя бы там чем-нибудь помогал, а то баклуши бить! Что из тебя получится?!
– Человек.
– Да, таких людей только ногами пинают, – что ты делать собираешься?
– Жить.
– Тьфу ты… – Татьяна не удержалась и выругалась. – И тебе такая жизнь нравиться?
– Жизнь никому не нравиться.
– И поэтому её надо дальше похабить? Чем ты кончишь?!
Дмитрий ехидно усмехнулся. Ему так и хотелось парировать: “Уж не тем, чем ты”, – но он знал к чему это может привести, поэтому воздержался.
– За меня не беспокойся: не пью, не курю, не колюсь, железки на себе не ношу, воровством не занимаюсь, на хлеб зарабатываю, делаю то, что доставляет удовольствие, радуюсь, что пока не приходиться делать того, что удовольствия не доставляет. Конечно, я сам многим в своей жизни не доволен, но дело это поправимое; если же тебе что-то не нравиться в моей жизни, то здесь ничем помочь не могу. Я, кстати, думаю, что мое болезненное нежелание работать вызвано твоей ошибкой в самоопределении, и навязчивом желании распространить эту ошибку на подвластных тебе людей.
Но мать Дмитрия не слышала последних слов, ибо криком приводила свои гневные аргументы и готова уже была подтвердить их кулаками. Сын сорвал с вешалки куртку и скрылся на лестничной площадке.
Такие сцены проходили почти ежедневно и очень тяготили Дмитрия. Порой он был готов уступить, но в последнюю минуту неведомая сила всегда останавливала его, словно крича: “Что ты делаешь? Зачем калечишь себе жизнь? Посмотри на мгновение вперед: это разве ты стоишь у станка, разве ты перекладываешь бумаги, до которых тебе нет дела?.. Это твоя смерть!” Но если Дмитрий прекрасно знал, чего делать не хочет, то желаемая им деятельность пребывала в великой смуте. У него не хватало воли заняться чем-нибудь одним, как следует изучить предмет и, став профессионалом, зарабатывать на этом деньги. Он бросил институт, ибо понял, что, окончив его, не сможет заниматься тем, что любит. Точнее сказать – не сможет заниматься так, как любит: вопрос был в методе. Даже само образование было ему ненавистно тем, что любимые предметы преподавались