Мамочка, миленькая, пожалуйста!.. Не бросай меня! Я буду хорошо себя вести, клянусь! Пожалуйста, позволь мне поехать с тобой!..
– Не говори глупости! – сердито отрезала Элоиза и, борясь с отвращением, принялась отрывать от юбки тонкие пальчики дочери. Никогда прежде Габриэлла не позволяла себе хвататься за нее, и Элоиза была вне себя от гнева и презрения.
– Рино – не самое подходящее место для маленьких девочек, – вмешалась матушка Григория и, бросив на Элоизу короткий, неодобрительный взгляд, добавила: – Впрочем, как и для взрослых.
Она не знала, что Джон Уотерфорд уже зарезервировал для Элоизы номер в одном из самых роскошных ранчо-пансионатов[2] в окрестностях Рино. Они собирались прожить там вдвоем все полтора месяца, а может быть, и больше. Джон хотел научить Элоизу ездить верхом по-техасски.
– Твоя мама скоро вернется, Габриэлла, – добавила мать-настоятельница гораздо более мягким голосом. – Вот увидишь – ты и не заметишь, как пролетит время…
Но все было бесполезно. Матушка Григория видела, что девочка охвачена паникой и что Элоизе на это ровным счетом наплевать. Она, похоже, даже не замечала состояния дочери.
В этой ситуации настоятельница приняла единственно верное решение. Выйдя из-за стола, она чуть заметно кивнула Элоизе в знак того, что та может идти, а сама шагнула к Габриэлле.
– Веди себя хорошо, слышишь? – сказала Элоиза дочери, подтягивая перчатки и поправляя на плече сумочку. На губах ее появилась легкая улыбка – наконец она избавилась от этой вечной обузы. Выражение глубокого горя на лице дочери нисколько ее не тронуло – Элоиза откровенно радовалась близкой свободе.
– И не вздумай шалить, – добавила она строго. – Если я только узнаю, что ты не слушалась…
Они обе знали, что это значит в устах Элоизы, но Габриэлле было уже все равно. Обхватив Элоизу обеими руками за талию, она зарыдала громко и безутешно, оплакивая и потерянного отца, и мать, которой у нее никогда не было. Одиночество, отчаяние, страх – такие безысходные, что их нельзя было описать словами, – все было в этом протяжном и тоскливом рыдании, способном заставить обливаться кровью даже каменное сердце. Но для Элоизы это по-прежнему ничего не значило, потому что у нее вовсе не было сердца. Во всяком случае, так подумала мать-настоятельница, наклоняясь к девочке и заглядывая в ее бездонные голубые глаза.
Она выждала еще немного, думая, что Элоиза хотя бы поцелует дочь на прощание, но та почти толкнула девочку в объятия настоятельницы.
– До свидания, Габриэлла, – сказала она холодно и… отвернулась, встретившись со взглядом все понимающих глаз дочери. Именно в этот момент Габриэлла поняла, что это такое, когда тебя бросают, и как это больно, когда тебя бросают… Больнее всего на свете.
Неожиданно она замолчала и стояла очень тихо и прямо, хотя рыдания продолжали сжимать ей горло. Элоиза быстренько выскользнула за дверь.
Простучали