руки дело не ограничилось. Лицо Николеньки приняло восторженное выражение, Сергей Иванович одобрительно покивал головой, Марфа Ефимовна перекрестилась.
– Святое дело вы сделали, христиан от рабства у ворогов некрещеных избавив, Бог тебя, Васенька, наградит.
– Теперь у вас во второй армии Панин Петр Иванович, я слышал, назначен командовать, – сказал Сергей Иванович, – встретишь его случайно, Васенька, так привет от меня передавай.
– Наш полк весь прошение подавал, чтобы под началом графа Румянцева в первой армии остаться, дядюшка, Петр Александрович наш кумир.
– Ну-ну, – усмехнулся старый князь, – военное дело – служить, где прикажут. А что Румянцев в бою хорош, я и сам знаю.
– Еще как хорош! – горячо проговорил Вася. – Турки численностью берут, а он тактикой. Но и отважен – один раз, когда наши начали отступать, сам кинулся в сечу, крикнул «Стой, ребята», и все, как один, за ним. Десять тысяч янычар мы тогда побили!
Неожиданно Сергей Иванович прослезился и отер слезы.
– Верно говорят, в истинного своего батюшку пошел граф Петр Александрович.
– И лицом схож, и нравом, – с умилением вздохнула Марфа Ефимовна.
На лицах юношей появилось восторженное выражение – для них тоже не было секретом, что граф Петр Румянцев считался сыном Петра Первого.
По окончании трапезы Василий и Николай, поблагодарив хозяев, поднялись из-за стола и стали прощаться, как Марфа Ефимовна ни уговаривала их остаться на ночь. Склонив головы, братья подошли под благословение всхлипывающей княгини, троекратно облобызались с Сергеем Ивановичем.
– Ну-ну, матушка, море соленое не разводи, – благодушно сказал он жене, – служба не ждет, дело военное.
Петр во время застольной беседы не произнес ни слова и прощаться не стал, а поднялся из-за стола вместе с кузенами и объяснил родителям, что хочет их немного проводить. Однако, едва все трое отъехали от дома, он придержал коня и повернулся к Василию:
– Еду с вами!
Те ахнули.
– Да как же так! Не сказавши ни отцу, ни матушке!
– Напишу с дороги.
Глава девятая
Узнав о побеге сына в армию, Сергей Иванович побушевал с неделю, обещая лишить непокорного юнца наследства, потом успокоился.
– Ладно уж, может, я и сам бы так на его месте поступил, – хмуро пробурчал он, когда жена в очередной раз начала его успокаивать.
– Одно плохо, что не благословила в дорогу.
Сильней всех переживал Евсеич, воспринявший тайный отъезд молодого барина как личную обиду.
– Не взял меня, – горестно качая головой, повторял он, – это как же?
Дарья, услышав новость, не сказала ни слова, но лицо ее стало каменным. Придя в церковь, она поставила свечку и долго молилась, а когда вышла, голова у нее закружилась, и она, лишившись чувств, опустилась на землю.
Княгиня Марфа Ефимовна, узнав о случившемся с женой Хохлова обмороке, вызвала ее к себе и внимательно вгляделась в бледное