раздраженно сунул телефон в карман и снова выругался, на этот раз еще затейливее. Как же он устал от всего этого спектакля! Сплошное, бесконечное ожидание. Короткие, слишком короткие моменты счастья – и вновь томительное, выматывающее ожидание. Если он уже ничего не значит для Матьё, то достоин ли Матьё занимать все его мысли? Может, и нет, но что поделаешь? Он тосковал по Матьё так, что ему иногда казалось: достаточно хотя бы увидеть друга, хотя бы… как там у Жака Бреля? Тень его руки, тень его собаки, хотя бы тень его тени…
Одержимость – другого слова не подберешь.
Три дохлые мыши, а теперь еще и это. Он сунул замерзшие руки в карманы и долго сидел и дулся – то ли на нерадивых лаборантов, то ли на Матьё, то ли на самого себя.
* * *
– О боже… – Селия прикусила губу. Отец в койке, под желтым больничным одеялом, с белоснежной повязкой на лбу. – О, папа…
– “О боже”, пожалуй, да, а вот “о, папа” рановато, Тыквочка. Живу пока. – Тед Йенсен с интересом посмотрел на завязанный подарочной ленточкой яркий пакет у нее в руках. – Я и не знал, что у меня сегодня день рождения.
Селия протянула отцу пакет и присела на край больничной койки.
– Выглядишь ты ужасно… Болей нет?
– Меня накачали какими-то свирепыми таблетками. Если честно, они так ударили в голову, что я не уверен, есть она у меня или нет… – Он дурашливо-серьезно пощупал голову и, поморщившись, кивнул: – Пока есть. Жить можно.
Легкое сотрясение, доктор Йенсен. Рана на лбу неопасна, выглядит страшнее, чем на самом деле. У вашего папы есть ангел-хранитель.
– Значит, ты решил погулять… шел снег… – Селия никак не могла сообразить, какой тон выбрать.
Наконец Тед размотал все ленточки и обертки и достал белую коробочку.
– Ты ангел, Тыквочка.
Дрожит правая рука. Раньше этого не было. Или она не замечала? Может, лекарства так действуют?
– Неделями не кормят, – пожаловался Тед. – В этой больнице понятия не имеют о настоящем сервисе. Так они всю клиентуру растеряют. – Он неожиданно пукнул и пожаловался: – Вот видишь? Нервы ни к черту.
Селия улыбнулась. Эта шутка – ее ровесница… Небритый, бледный.
– Ты похудел, папа.
– Вот еще! Ничего я не похудел. Это у них одежка такая. Натянешь эту хламиду – десять кило долой.
И в самом деле, трудно придумать более безобразное одеяние, чем стандартная больничная рубаха. Селия посмотрела на прикроватный столик. Ничего, кроме огромной, не меньше литра, пластмассовой кружки с ярко-синей, величиной с лошадиный хомут ручкой. Улыбка умерла. В этих неестественных размерах было что-то трагическое, так же как и в часах с огромными цифрами для дементных, которые продают в аптеках. Как будто старики и больные к концу жизни вновь превращаются в детей.
Тед Йенсен откусил шоколадку в форме медвежонка и причмокнул.
– Где ты взяла такую прелесть?
– Шоколатерия в Бикон-Хилл.
– Шоколатерия! – Тед весело, по-детски,