в чужих квартирах, где не столько выпивали и танцевали, сколько спорили до умопомрачения… Большей частью, о вечных вопросах. Иногда до начала занятий, в утренних сумерках шли на первый сеанс в бассейн на Кропоткинской, где теперь стоит Храм Христа Спасителя, и плавали зимой в облаке пахнущего хлоркой пара.
Зимой зашли втроем во двор в Столешниковом переулке. Замерзшими ладонями сгребли снег со скамейки, поставили бутылку «Нежинской рябины на коньяке», разложили треугольные плавленые сырки. Все вокруг было белым, колючим, искрящимся. По очереди прикладывались к бутылке, топтались из-за мороза, обменивались какими-то словами. Необыкновенно уютный московский двор с заснеженными деревьями и сугробами, волшебный голубой свет из окон в домах вокруг, острое ощущение молодости…
Почти все будущие журналисты почему-то мечтали стать писателями и время от времени читали друг другу свои сочинения. Воображали себя то ли поэтами-гусарами пушкинской поры, то ли декадентами серебряного века. Однажды перед семинаром приятель Колокольчикова продекламировал ему свой последний стихотворный опус. Самолюбивый Колокольчиков сказал в ответ что-то вроде:
– Подумаешь! Так каждый может…
– Да? – сказал задетый приятель. – Ну попробуй!
Колокольчиков взял шариковую ручку и нацарапал на лежавшем на столе бланке библиотечного требования:
На берегу Черного моря
На лотках продавали зефир.
Белый.
На берегу Черного моря
На желтый песок голубой прилив
Бегал.
На берегу Черного моря
Обсыпанные ванильной пудрой
Лежали.
На берегу Черного моря
Белые маски провинциальной труппы
Играли.
На берегу Черного моря
Волны белый грим смывали
Утомленно.
На берегу Черного моря
Мертвые, страшные лица вставали
Зеленые.
Приятель прочитал, молча посмотрел на Колокольчикова и ушел.
Глава 7
Это тяжкое слово – свобода
Весь следующий день Василика промучился, дожидаясь темноты, а ночью перемахнул через забор интерната и ушел в местный лес. Утром какой-то работяга в замасленном комбинезоне довез его на допотопном «Рено» до Венсенна. Когда Василика выходил из машины, сердце его колотилось от восторга и ужаса. Париж принадлежал ему!
Василика шел по парижским улицам, смотрел вокруг и негодовал: ну почему здесь все было таким чистым, ухоженным, красивым!? Почему улицы были выметены, памятники без уродливых граффити, люди с улыбками на лицах? Почему так не могло быть и в Бухаресте, по крайней мере, в Бухаресте, в котором он жил?
К середине дня Василика дошел до площади Согласия, умылся в фонтане и осмотрелся. Где-то в этом огромном городе он должен был найти себе место. Это оказалось совсем непросто. Еду он теперь добывал в основном на рынках, где можно было выпросить