национальности, кажется, откуда-то с Балкан. Она косила на оба глаза – крестообразно, и никогда не улыбалась. Занимаясь с ней любовью, Василика всякий раз холодел от ужаса. От нее он постарался поскорее избавиться сам.
Словом, любовь у Василики в Париже была, но, как говорится, без фанатизма. Почему-то эта сторона парижской жизни его не очень привлекала. Может быть, потому что француженки казались ему неискренними и уж очень самостоятельными. Вроде лежали в постели вдвоем, а на самом деле он все равно был один. Un peu de tendresse, bordel de merde![4]
Румын в Париже Василика избегал. Проходя мимо посольства, даже не поворачивал головы. На румынскую церковь неподалеку от Rue des Ecoles мельком посмотрел с тротуара напротив – и все. Не встречался и с румынами-эмигрантами, которые, как он быстро понял, постоянно грызлись между собой. Как-то в Версале Василика увидел табор, но подходить не стал, – цыгане ему не нравились и в Румынии.
Как-то на улице шагавший перед ним смуглый парень вдруг остановился, нагнулся и поднял с асфальта кольцо из желтого металла.
– Не вы обронили? – обратился он к Василике, который, однако, давно знал эту уловку и обложил соотечественника такой отборной румынской матерщиной, что жулика как ветром сдуло.
Однажды Василика должен был доставить клиенту пакет с биопродуктами из магазина La Vie Claire. Закрепляя сумку на багажнике, он не удержался и заглянул внутрь: в прозрачных пластмассовых контейнерах были вареные овощи и смесь из каких-то зерен или семян. Василика поморщился, сел на велосипед и поехал.
На узкой улочке Одеон в Латинском квартале он толкнул зеленую дверь с номером 21 и поднялся в мансарду, где потолок был такой низкий, что приходилось наклонять голову. Постучал, и на пороге появился мужчина хрупкого сложения и с гривой пепельных волос. Внутри повсюду были книги, на полу – ковер со странно знакомым узором, на балконе – цветы.
– Как много книг! – сказал вежливо Василика.
– Слишком много! – ответил обитатель мансарды, доставая портмоне. – Никому столько не нужно. Вполне хватило бы одной-единственной книги.
– Да? – удивился Василика. – Какой же?
– О бесполезной суете и смерти, – ответил чудной клиент, явно поглощенный своими мыслями. – Люди не видят настоящей жизни, живут неправильно. Вот о чем нужно писать…
– А как же жить правильно? – спросил Василика.
– Не надо ничего принимать всерьез, – объяснил клиент.
Получив плату, Василика поспешил оставить покупателя наедине с его чудными идеями.
Василика понимал, что во французской жизни ему отведено весьма скромное место. А что его ждало в Румынии? Он хорошо помнил зловонный бухарестский коллектор… В общем, как ни крути, а получалось, что нужно было беречь свое нынешнее положение как зеницу ока. Гордость вроде бы сопротивлялась, но инстинкт самосохранения не то, что подсказывал, а кричал ему во все горло, что следует оставаться благонамеренным и законопослушным французским гражданином. Главным оружием Василики, похоже, должно было стать терпение. Все было просто: чтобы хорошо чувствовать себя во Франции, ему было