дальше. Человек ко всему привыкает. Можно спать под канонаду, если она никогда не утихает. Можно пройти мимо смерти, не испугавшись, если она каждый день попадается на глаза. Можно разучиться жалеть и сострадать, если на жалость не хватает сил – выжить бы. Человек всегда хочет есть, пить, спать. Любить и ненавидеть. Человек всегда хочет просто жить. В любую эпоху и под любыми небесами.
Немного лет спустя, когда к слову «русский» перестанут добавлять «новый», словно бывают старые, когда карты из телефонных станут банковскими, и растворится в небытии такая вечная черта мест обитания людей, как ларьки, кто-нибудь обязательно спросит – разве так бывает? Разве так можно? Бывает. Можно. Будущее и прошлое всегда смотрят друг на друга дикими глазами, не веря и осуждая. Каждому кажется, что другое выдумка. Увы. Можно ещё и не так.
1995
Няня спала без задних ног на диване в гостиной настолько крепко, что не услышала звука открываемой входной двери и шагов. Можно было бы, конечно, разбудить и устроить скандал. В конце концов, за что она, Регина, деньги платит? За то, чтобы эта дурища деревенская дрыхла у неё в квартире? А за ребёнком кто смотреть будет?
Но скандала не хотелось, как и вообще разговаривать с кем-либо. Регина бросила клатч на кресло, тут же сняла туфли и босиком дошла до кухни. Налила себе воды. Завтра разберётся с няней. Наверное, придётся другую искать, более ответственную. Жаль, эта пока что неплохо справлялась с Элкой. Пока что. Завтра, всё завтра, до утра ничего не случится. А сейчас у неё болит голова, и ноги от каблуков, и спина от долгого стояния, и лицо от постоянной улыбки. Она зверски устала, а завтра снова дела, работа, встречи, и нужно улыбаться и прекрасно выглядеть.
Регина потёрла виски. К коже прилипли запахи чужих духов, мужских и женских, приятных и отвратительных. От их смеси подташнивало. Она залпом допила воду и пошла в спальню, но на полдороге передумала. Дверь в детскую чуть слышно скрипнула, открываясь. На столике горел ночник. Зачем? Элка же не боится темноты. Опять няня намудрила? Но выключать не стала. Присела на низкую скамеечку у двери, подвинув плюшевого зайца.
Элла спала. Тонкие брови хмурились, наверное, снилось что-то серьёзное. Пижама, с неразличимыми в сумерках слониками, собралась гармошкой на локтях. Светлые прядки падали на лоб.
Худенькая. Почему она такая худенькая? Ест плохо? Няня не говорила. Мясо, рыба, фрукты в любое время года. Ради этого она и работает двадцать четыре часа в сутки, подумалось Регине. Но мысль тут же сползла, как дождевая капля по стеклу, не задержалась. Потому что неправда. Никогда в жизни Регина не смогла бы так надрываться ради кого-то другого. Даже если надрываться приходилось в вечернем платье и перед журналистами. Только ради себя. Ради собственного страха. Страха вернуться к тому непрерывному стуку колёс поездов, забористой ругани за окнами крошечного дома, запахам подгорелой каши и хозяйственного мыла. Пусть лучше чужие духи. К раздражающему