рукав и отошла в другой конец зала. Никто и внимания не обратил на инцидент, такое случалось практически на каждом корпоративе или презентации. Кроме нескольких коллег Регины. Прежде, чем уйти, она успела заметить выражения их лиц. Они улыбались.
Регина снова хмыкнула.
– Пусть думают, что хотят, – снова сказала она шёпотом. – Лишь бы на работе не гадили.
Ей действительно было всё равно. Наверное, это неправильно. Наверное, человека должно волновать то, что думают про него окружающие. Наверное. Она не знала. Она твёрдо выучила, хочешь выжить – не думай об окружающих. Они о тебе не подумают. Они будут травить насмешками и издевательствами бедно одетую молчаливую девочку, обзывая её дочерью алкоголиков и нагулянной. Обзывать до тех пор, пока не проплакав втихомолку весь первый класс, девочка не начнет огрызаться и лезть в драки. А потом снова плакать, хлюпая разбитым носом. Потому что её обидчики ели лучше и не спали на сквозняках и, соответственно, были сильнее. Девочка будет расти и учиться тому, что ждать добра от окружающих нельзя. Надежда – глупое чувство. Вера в чудеса – тоже. Они не выживают под подзатыльниками и липким шёпотом: «Куколка». Их давит катком бормотание матери подруги у тебя за спиной: «Не водись с ней, Маша. Я тебе запрещаю». Они ломаются, как тонкие стебельки, под чужими недобрыми взглядами, просто за то, что ты есть. Можно снова плакать и пытаться доказать своё право жить, можно выпрашивать у окружающих понимание и сочувствие. А можно послать всё к черту и не думать о них. Регина давно выбрала последнее. Она не умела просить.
– Сдалось мне их одобрение, – пробормотала она.
Занавеска снова шевельнулась, прозрачная тень проплыла по полу. Элла вздохнула и заворочалась. Регина, не отрываясь, смотрела на неё. Она убрала все фотографии Андрея. Выбросить не смогла. Но собрала в коробку и спрятала её подальше. Не помогло. Каждый день перед её глазами были знакомые черты и знакомая мимика. Маленькие, девчоночьи, но не узнать было нельзя. Или это Регине виделся Андрей в каждой улыбке девочки, в нахмуренном лобике, в форме крошечного носа и разрезе глаз? Ей не нужно одобрение. А любовь? Внутри привычно больно дёрнулось что-то. Регина зажмурилась.
– Я всё сделала правильно, – прошептала она. – Правильно. Я хотела как лучше. Я хотела дать ему всё – машину, квартиру, весь мир. Я так хотела.
Она не знала, что такое любовь. Она не умела обращаться с ней. Но знала, что такое не есть три дня. Знала, что значит ночевать на улице. Разве любовь способна пережить такое? Разве так бывает? Она всего лишь хотела, чтобы у Андрея было всё. Чтобы он больше не разгружал машины по ночам, чтобы не засыпал от усталости за ужином, чтобы не носил рубашки с китайского рынка. Она дала бы ему всё. Она не знает, как можно по-другому. Почему тогда её до сих пор не оставляет ощущение, что она сделала самую большую ошибку в своей жизни?
– Я сама виновата, – сказала она. – Сама.
Регина