на это указывали их шапки, обувь с ремнями и тряпки, которыми были обмотаны их ноги. Тетя бросила им корзину с оставшимися сухарями. Жестикулируя и гримасничая, она говорила: «Берите! Берите! Это – все, что у меня есть. Больше ничего нет». Но те и спасибо не сказали, а большинство даже не посмотрели в нашу сторону.
Старый Фотис принялся колотить животных палкой, которой до тех пор не поднял ни разу. Словно зловоние ударило ему в ноздри, и он торопился проехать быстрее.
– Нечего их жалеть, кира-Русаки, этих курносых! Они детей наших живьем поедали, когда те попадались им в лапы.
– Не верь этому, кир-Фотис! Они ведь тоже христиане. Как и мы: православные христиане.
– Да, разве болгары в Бога веруют?
– Кто это такие, тетя?
– Пленные болгары, сынок. Попали в плен на войне.
– И что с ними делают?
– Заставляют строить дороги, чтобы они зарабатывали себе на хлебушек.
– Их убьют?
– Христос и Матерь Божья! Отправят домой, как только заключат мир с их царем.
– Это они не боятся Бога, тетя?
– Нет! Нет! Разве ты не видел, что они терпят мучения и страдания?
– За совершенные ими же преступления страдают! – вмешался кир-Фотис.
Он не сдавался и с силой плюнул перед собой, желая показать, что его тошнит.
– Они – православные, кир-Фотис! – твердо повторила тетя. – Почитают Иисуса Христа. На родине у них есть семьи, которые кручинятся о них, дети, которые смотрят им в глаза.
– Не хочу тебя слушать, кира-Русаки! Разве ты не знала Анагностиса, сына Лукаса? Он погиб, попав им в руки.
– Этот несчастный умер в плену.
– Вот именно! Всех, кто попадет к ним в неволю, они мучают.
– Замолчи! Замолчи, прошу тебя, кир-Фотис… У нас ведь дети там!
Она имела в виду на Салоникском фронте.
Мы оказались в масличной роще. Деревья смыкались куполом у нас над головами. Цикады трудились своими пилами. На повороте дороги прямо в лицо нам повеяло свежестью. Вода низвергалась струей в деревянную емкость, текла затем в каменный желоб, а уже оттуда падала в водоем. Здесь цикады больше не звенели: крылья мерзли у них от прохлады. Теперь пели лягушки.
– Видишь этот садик? Это – наш, – сказала тетя, указав на полоску поля между камышами, внизу в овраге. – Когда мой Левтерис был со мной, садик был зеленым.
– Теперь поливать его буду я!
– Да сподобит меня Бог увидеть это! И ты – такой же.
Она имела в виду моего покойного отца и всех из нашего рода.
Вспомнить о них было самое время: мы проезжали мимо сельского кладбища. Пара кипарисов, мужской и женский, чернела у церквушки: капли, стекавшие с крыши, помогли им вырасти. Каменная изгородь поросла сверху травой. Я успел заметить, что некоторые плиты отпали от массивных надгробий.
– Поросло травой наше кладбище! – воскликнула тетя. – Парни наши умирают в чужих краях.
– Правильно сказано, кира-Русаки! О стариках Смерть забыла.
Старый Фотис глубоко вздохнул и продолжил:
– Когда-то